Книга Веревочка. Лагерные хроники - Яков Капустин

Виктор Иванович Дынин вообще-то мужик правильный, с понятием. Хотя никогда не сидел.

Что ж, и такое бывает.

Точка опоры

Писателю и другу Алесю Адамовичу

Молодая, смешливая заправщица пообещала нам бензин только через пару часов.

Деваться было некуда, и я предложил своему попутчику позавтракать в местном кафе. Кафе больше напоминало заводскую столовую и интерьером и обслуживанием, но особо выбирать было не из чего.

На дворе был 1989 год, город назывался Усть-Джегута, Карачаево-Черкесия, а единственное кафе на нашем маршруте, которое было недалеко от заправки, расположилось на берегу реки Кубань.

Сидевшие за столом четыре работницы не обратили на нас никакого внимания, а когда я попытался попросить чего-нибудь поесть, одна из них, не поворачивая головы, сказала:

– Ещё рано, приходите часа через два.

Было уже 9 утра, и я продолжал настаивать.

Но о нас уже забыли.

Тогда я подошёл к кухонному окну и громко постучал.

Окно открылось, и горец лет сорока сказал:

– Есть только форель, но она дорогая. И надо ждать, пока я пожарю.

Я повернулся к своему попутчику и спросил:

– Александр Михайлович, будете есть жареную форель?

– Никогда не пробовал. Но всегда мечтал.

Я заказал две порции рыбы, и мы пошли её дожидаться на скамейку у речки.

Моим попутчиком был писатель Алесь Адамович, с которым мы душевно дружили, к тому времени, уже около десяти лет.

Мы уселись на лавочке у воды. Не помню, с чего начался разговор о том, как его уволили из преподавателей МГУ за отказ подписаться под письмом, осуждающим Синявского и Даниэля. Говорили о том, что советская власть таким путем ломала людей, так как всегда боялась людей гордых и независимых. Для людей менее щепетильных имелись способы попроще.

И тут Александр Михайлович вдруг заговорил о своём командире разведчиков из партизанского отряда:

– Смелее, достойнее и бесшабашней я человека ни на войне, ни в гражданской жизни не встречал. Но, по рассказам друзей, в 52-м году его каким-то путём принудили выступить на собрании против сослуживцев-евреев с обвинением космополитизме. Он не сумел отказаться, возможно, из карьерных или бытовых соображений, и это сломало его навсегда. Я встретил его лет через 10 после этого. Куда девался мой бравый командир, на которого мне всегда хотелось быть похожим? Он не смотрел никому в глаза и говорил всё время о своей болезни и каких-то семейных неустроенностях. Мне тяжело до сих пор вспоминать эту встречу. Камнем его история лежит у меня на сердце.

Нас позвали к столу. На тарелках лежали две красавицы-форели и два огромных бочковых помятых солёных огурца.

Мы были счастливы.

По дороге в «Домбай» я тоже вспомнил подобную историю, которая камнем лежала уже на моём сердце.

…В жизни очень важно вовремя встретить человека, которому ты веришь, и который бескорыстно подскажет тебе, как не наделать непоправимых глупостей. Особенно это важно в лагере, где спрос за ошибку иногда может стоить жизни.

Мне в жизни повезло, потому что мне сразу встретился один из самых уважаемых и уважающих себя людей – Василий Данилович Донченко.

Только когда его осудили, и он ушёл на «крытую» (тюремный режим), я понял, что это и был тот человек, который контролировал все самые важные события на зоне. И он же был одним из самых крутых картёжных игроков.

В быту же и он, и его друзья-картёжники, были обычными весёлыми, достаточно начитанными ребятами, и свои «дела» они старались скрыть за своей простотой и внешней беспечностью. Что, впрочем, не мешало им в нужный момент быть теми, кем они были на самом деле.

Это в кино зэки выпячивают свои уголовные замашки, а в жизни скромность в поведении позволяет дольше прожить.

Главная мудрость, которую слышит «хороший парень» от «уважаемых» людей в лагере: «Меньше будешь рисоваться, дольше пробудешь на зоне.».

Имеется в виду, что не в изоляторе или БУРе (бараке усиленного режима).

Рисуются же, как правило, те, кто ничего собой не представляет, кому нечего терять и, кто только и мечтает быть таким крутым, о каких они наслушались в подворотнях да в следственных камерах.

О настоящей лагерной жизни эта публика знает только то, что на поверхности. Как бомж о свободе. Ну, откуда простому работяге в лагере знать, какие огромные деньги крутятся в игре.

Он только слышит, что где-то, кого-то зарезали, избили или опустили.

А понять ничего не может.

На свободе тоже мало кто о картах знает и думает, что этого вообще нет.

Так вот именно Вася Донченко, двадцатисемилетний киевлянин, предостерёг меня двадцатилетнего оболтуса от позёрства, блатовства, карт, водки, наркотиков и прочих вульгарных и киношных атрибутов лагерного быта.

– Постарайся быть, а не казаться. Но за это «быть» ты должен отвечать своей жизнью. И ничем другим. В любой момент. Иначе твои потуги ничего не стоят. Никого и никогда не сгибай и не унижай, но и сам никогда не сгибайся.

Я запомнил это правило на всю свою последующую жизнь, которое, впрочем, относится не только к лагерю.

Читателя может возмутить моё постоянное сравнивание вольной и лагерной жизни, вольных людей и зэков. Но особой разницы я никогда не замечал.

Во-первых, между человеком, избившим жену или прохожего и человеком, получившим за это срок, разница невелика. Человеком, давшим взятку, и посаженным за взятку, тоже. А кто из нас не давал взяток? Или не дрался?

А профессиональных преступников за двенадцать лет я почти не видел.

Преступная мораль, повадки и тюремный фольклор распространены и на воле. Блатных словечек и песен в последующей жизни я слышал, едва ли, не больше, чем в лагере. А уж с пьянством, хулиганством, воровством, ложью и предательством на свободе обыватель сталкивается многократно больше.

Ну а о жизни на воле не по закону, а по понятиям и говорить не приходится. Так что мои аналогии и сравнения вполне осознанны и обоснованы.

Другое дело, что ответственность в лагере и жёстче и неотвратимей. В этом основное отличие. Спрятаться негде.

Итак, Васю отправили на тюремный режим.

Меня же, после неудачного побега и ранения, жизнь так закрутила, что я оказался на севере до конца своего срока.

Но помнил я о Василии Даниловиче Донченко всегда, и эта память была для меня одним из немногих жизненных ориентиров, которые сделали из меня уважаемого и ответственного человека.

Я был уже руководителем лесобиржи, когда, работающий в «пожарке», мужик из западной Украины, по имени Адам, спросил меня не тот ли я Марк, который бежал с друзьями на машине из карьера в Шепетовке.