Книга Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин

– А ты?

– Сладим рабочими. И вообще, Платоныч, ты думаешь, я не вижу?

– Что?

– Ты же на курорт меня решил послать. Сюда-то. Нет, забирай моих чертей!

– Спасибо, Родион. Вспыхнуло у меня в одном опасном месте, и надо быстро задавить…

– Только Бирюзова бы мне.

– Ладно.

Родион вынес из вертолета ружье, ахнул из обоих стволов, и двойное призывное эхо ушло по долине к гольцам. Пина взялась за посуду, Родион выгрузил мотыги из вертолета, когда по ложу ручья посыпался камень и на площадке появились парашютисты – веселые, свежие, побритые все. Видать, отдохнули они хорошо. Вот Бирюзов мнет плечи Родиону, вот Копытин подошел, остальные «черти» уселись на теплые камни, закурили. Пина краем уха прислушалась к разговору.

– По нашу душу, Платоныч?

– Сообразили? – засмеялся Гуцких. – Даже топоры и лопаты захватили? Нет, ребята, если не отошли еще, оставайтесь. Завтра перетащу…

– Машинку-то гонять денежек стоит, Платоныч.

– Занялась вся тайга, ребята, – объяснил Родион. – А мы тут с бригадой Неелова его задавим. Оставьте мне на всякий пожарный случай только Саньку Бирюзова.

– Забирай.

– А у вас Копытин за старшого. Идет? Платоныч, ты их в город завезешь?

– Хорошо бы прямо на сковородку.

– Тогда я только маленький мешок с продуктами возьму.

– Спасибо, – поблагодарил Гуцких. – Ребята потом с тобой рассчитаются. Когда за вами?

– Послезавтра. Я снизу подпущу, от реки, чтоб прошуровало быстрей.

– Правильно. – Гуцких торопился. – Готовы, ребята?

Вертолет вскоре наполнил грохотом долину, вспучил воздушной волной палатку, пересыпал песок на мысу, мягко оторвался от земли.

– Наверх, Родя? – спросил Бирюзов, проводив глазами вертолет, что уходил на север, лениво мотая лопастями.

– Пошли. Вы уже пообедали?

– Перекусили, – ответил Санька.

– Тогда я с вами, – обрадовалась Пина.

Бирюзов зачерпнул полную баклагу воды, Родион взвалил на плечо тяпки. Пина хотела взять у него несколько штук, однако Родион не дал.

– Это не груз мне.

– У нас ведь спины без хрусту, – поддержал друга Санька и вскинул на плечо баклагу.

Склон брал круто, без разгона и приверхи. Он вздымал к небу вдруг и казался крышей какого-то огромного неземного храма, украшенного зелеными куполами. Кое-где в зелени темнели каменные лбы. Прозрачный воздух скрадывал расстояния, и глаз схватывал сразу так много в просторной долине, что кружилась голова.

Родион осмотрел ложе ручья. Просто славно все получалось! За несчетные века сезонные воды развалили надвое лес, пропилив глубокую канаву в горе, выровняли и залоснили себе дорогу, кое-где только круглые камни-вертуны выработали ямки, и это было тоже кстати: стоять тут придется, держать огонь.

Но по каменному этому корыту нельзя было подниматься – сверху мог лететь камень. Пошли стороной, по тропке, уже пробитой меж валунов. Родион останавливался иногда, прислушиваясь к лесным голосам. В этой веселой птичьей тайге, видно, пропасть было живности – теньковки пищали в кустах, дрались и теряли перо на лету, вездесущие бурундуки свистели и царапали где-то вверху стволы, бабочки грелись на камнях, летали.

Родиона всегда по-новому поражала природа: птицы, реки, лес. Когда он видел живое дерево, его тряский лист либо тяжкую недвижимую хвою, то испытывал глубокую тайную радость. Лес тут стоял тенистый, плотный, верхний ярус его заняли старые кедры своими прохладными темными кронами. Приспевало, гнало себя ввысь и в толщу среднее поколение, а от земли тянулась уже таежная молодь. И по всем этим этажам бледными кистями высвечивался на концах ветвей весенний прирост, нежное продолжение леса. Откуда в такой каменистой земле столько сил, что вечно обновляются и не иссякают?

Кое-где пришлось карабкаться, цепляясь за кусты. Решили отдохнуть на черном курумнике, что ссыпался, видать, давно и порос уже травой. Где-то вдали ныл кашок, и шум Учуги, что доносился сюда невнятным отраженным бормотаньем, не мог заглушить его жалобных просьб.

– Саня, канюк плачет, – сказал Родион. – Не к дождю ли?

– Вчера целый день они вопили. – Санька не хотел обольщаться напрасными надеждами.

– А как тут эти захребетники?

– Двое ничего, а этот, твой любимчик-то…

– Что?

– Я его терплю, скрепя сердце, – неохотно отозвался Санька. – Придурок он какой-то…

– Да, это недостаток, – засмеялся Родион, и Пина тоже.

– Слова, будто семечки, лузгает. В город просится…

– А вы как считаете, ребята? – Пина оглядела друзей. – Откуда вот такие по городам?

– Сами родятся, – махнул рукой Санька. – И думать даже не хочу об этом дерьме!

– Нет, надо думать, – возразил Родион. – Не простое дело.

– И до чего ты додумался? – засмеялась Пина.

– Мы с Платонычем как-то говорили. – Родион был серьезен. – Вот, например, такой вопрос взять – детство. В деревне все на глазах – как отцы работают, как им достается кормить семью. А в городе другое видят – как отцы, вернувшись с работы, газеты читают, как телевизор смотрят, в домино режутся…

– Интересно! – воскликнула Пина, вглядываясь в Родиона. – Я никогда об этом не думала…

– Да бросьте вы эту философию! – Санька досадливо поморщился. – Пошли, что ли?..

За кустами и деревьями прокатились камни, сухо щелкая по граниту. Рабочие, завидев воду, собрались в кучу. Они уважительно здоровались с Родионом и Пиной, разбирали мотыги, нетерпеливо поглядывали, когда освободится место у баклаги.

Евксентьевский выпил две кружки, прополоскал рот, сплюнул в кусты.

– Отдохнул, товарищ Гуляев? – Родион увидел, что смотрит он таким же вызывающим и снисходительным взглядом, как при первой встрече. – А когда мы в город?

Родион пожал плечами, а все стояли вокруг, опершись на мотыги, и смотрели.

– Нет, товарищ Гуляев, ты уж ответь! Когда мы?

– А ты за всех не хлопочи, – встрял в разговор Колотилин. – Верно, Баптист?

Санька Бирюзов, глядя мимо Евксентьевского прищуренными глазами, резко вскинул на плечо мотыгу, и тот испуганно отшатнулся, потому что лезвие тяпки просвистело мимо его уха.

– Делаю заявление! – взвизгнул Евксентьевский.

– Что-о-о? – повернулся Санька к Колотилину. – Что он такое гундит, Гриня?

– Делаю заявление, – повторил Евксентьевский.

– Делайте, – разрешил Родион.

– Вернемся – напишу в милицию.

– Насчет чего?