Книга Ярмарка - Елена Крюкова

Иди хорошо. Иди ровно. Ты не пьяная.

Я сейчас упаду!

Ты не упадешь. Ты дойдешь. Считай ступеньки: раз, два, три.

Четыре, пять, шесть, семь…

Пистолет крепче держи! Не вырони.

Восемь, девять…

Тишина…

Оба охранника осторожно, будто охотники в лесу за дичью, шли за ней. Ноги в берцах высоко подымали, будто шли по глубокому снегу, увязали в нем.

Молча шли.

Мария поднялась по лестнице, устланной ярко-красным, кровавым ковром, и вошла в операционный зал. Озиралась. Окошко, да, окошко, где оно, на нем должно быть написано: «КАССА».

Там – деньги.

Ее деньги.

«Наши деньги, сволочи! У нас – отнятые!»

«Почему – у нас? Они просто поохотились… и убили зайца. Или – лося. Или – медведя. Или – птичку-синичку. И принесли домой в ягдташе. И зажарили! И съели. Это – их охота!»

«А дичь – мы, да?!»

Она подошла к кассе. Ноги уже плохо слушались. Не слушались совсем.

Охранники шли сзади, наставив на нее автоматы. Не переглядываясь. Глядя только на нее. Не теряя ее из виду. Каждое ее движение. Каждый шаг.

Мария шагала к кассе.

Шаг, еще шаг, еще шаг.

Кассирша, видя идущую к ней Марию, с ужасом, слегка приоткрыв рот, глядела на пистолет в ее вытянутой руке.

Как это будет? Ты же уже подошла.

Очень просто. Ты всунешь пистолет в окошко и скажешь…

…я вас ненавижу!

…нет, так: дайте мне деньги!

…много денег…

…нет, ты скажешь этой тетке: прости меня, мать, дай мне сколько сможешь…

…сколько не жалко…

…а она тебе скажет, улыбаясь трясущимися губами: на, держи хоть все…

Дуло пистолета торчало в окне кассы.

Напротив бледного, как снег, лица кассирши.

– Мне нужно двадцать пять тысяч долларов, – сказала Мария, чувствуя, как мятно, чугунно немеет, холодеет язык. – Бы… стро.

Кассирша увидела охранников, с оружием, за спиной Марии.

Ее глаза заметались. Кудряшки на лбу затряслись.

Она старалась не глядеть на охранников. Глядеть только на Марию.

Глядеть в дуло ее пистолета.

– Вам в рублях можно? – фальшивым, слишком бодрым голосом сказала кассирша.

– Можно в… в ру… блях…

Кассирша полезла в ящик, где лежали купюры, продолжая глядеть на Марию, на пистолет. Глядя на Марию, не глядя на деньги, стала бросать к окошку кассы пачки, перехваченные банковскими бумажными лентами. Ее губы шевелились: она считала пачки.

Раз, два, три, четыре…

…десять, одиннадцать, двенадцать…

– У вас сумка есть, куда будете складывать наличные? – звенящим, отчаянным голосом спросила кассирша, продолжая швырять пачки.

Мария, покопавшись в кармане, медленно вынула магазинный пакет.

Пакет еще пах салом, перцем и водкой. Она пьяно улыбнулась и шумно выдохнула.

– Вот.

– Складывайте, – проблеяла кассирша.

И Мария смотрела на толстые пачки через толстое стекло и думала: вот это, это жизнь моего сына, это вся его жизнь?

Бросай. Швыряй. Ты все потом сосчитаешь. Сейчас все равно не сможешь.

А если эта баба обманет тебя?!

Никогда. Ей нет резона. Она под дулом.

Под твоим дулом.

Ты – народ, и она – народ.

Но вы обе служите разным господам.

Она – тому, двуглавому, клювастому. А ты – тому, что далеко… в облаках… там, за твоей смертью.

Продолжая держать пистолет так же высоко, против лица кассирши, Мария уцепила пакет за ручку пальцами той же руки, что держала оружие, а другой рукой начала слепо, так же не глядя на деньги, как не глядела на них и кассирша, сгребать, выгребать из окошечка и кидать в пакет толстые, крепко перехваченные крест-накрест бумагой, пачки русских купюр.

«Как их много… Они не кончатся…»

«Кончатся, сейчас кончатся. Всему есть конец».

Она услышала сзади шорох, но уже не успела оглянуться.

Охранники налетели, вышибли у нее из рук пистолет, и он с громким звяком, с лязгом упал на мраморный, гладкий как лед пол и откатился в угол зала. Заломили ей руки за спину.

Пакет с купюрами лежал у ее ног на полу.

На ледяном мраморе…

На льду…

…я не утону, нет, Степка, нет…

…и ты – не утонешь…

…этот лед крепкий, мы перейдем реку…

– Ты! – крикнул охранник, тот, первый, что первым посторонился, белобрысый парень с молочным пушком над губой. – Ты! Спокойно! Не дергаться!

Холодом, льдом сцепило запястья.

Она еще не поняла, что на нее надели наручники.

Выдохнуло густо, пьяно, отчаянно:

– Р-ребята… Ну что вы так грубо…

– Кто грубый, – тяжело, хрипло дыша, выдохнул ей в щеку, в ухо, молоденький охранник, – там разберутся. Разберутся с тобой! Игорь, ты вызвал машину?!

– Не ори, вызвал…

– Ба, да она пьяная! Разит от нее! Все ясно…

Мария смеялась пьяным, широким как снежное поле, безумным лицом.

За квадратным стеклом кассы, закрыв ладонями лицо, навзрыд плакала кассирша.

4

– Зачем вы это сделали? Вы можете объяснить?

Она смотрела в лицо говорящего с ней – и не видела его.

Кто говорил с ней? Человек? А может, зверь?

А может, призрак?

Все мы – призраки. И люди – призраки, и боги – призраки.

Будда, Будда, он спит под деревом, под березой, и по нему прыгают кошки и блохи их…

Иисус, вот Он отхлебывает вино из глиняной крепкой посуды, свое же, родное, самодельное, из воды сделанное вино…

Чудо, чудо…

– Чуда не будет, – сказала она вслух.

– Что, что? – переспросил тот, кто говорил с ней. – Что вы сказали?

«А тебе не один ли хрен, что я сказала? Ты же все равно не услышишь».

Мария стояла перед ним, а он сидел.

– Откуда у вас пистолет? Вы купили его? Вы можете назвать мне адрес, где вы купили его? Вы можете назвать мне свое имя? Адрес? Где вы живете…

Он говорил, говорил, говорил, и у Марии начала нежно, бесповоротно кружиться голова от потока его никому не нужных слов.