Книга Большая книга ужасов — 6 - Эдуард Веркин

– А почему ты его раньше не показывал? – спросила Тоска.

Я сделал задумчивое выражение лица.

– Незачем было. К тому же, сдается мне, что твой друг Паша собирался сам умыкнуть альбом.

– С чего ты взял?

– Нельзя доверять человеку с именем Паша – это мой личный опыт. К тому же он названивал кому-то по мобильнику, только не дозвонился. Непростой тип этот твой Паша. Ну, да хватит о нем. Хочешь заценить тот ужас, за которым мы весь день гонялись?

И я щелкнул по обложке.

– Откуда он у тебя? – Тоска покосилась на альбом.

– Оттуда, – ответил я. – Прихватил на память. Так хочешь посмотреть или нет?

Тоска насторожилась. Ее этот альбом, видимо, здорово пугал.

– Не бойся, – усмехнулся я. – Там нет никаких чудовищ, никаких страхов, я уже заглядывал.

Я расстегнул застежки обложки и пролистал несколько первых страниц.

– Что это? – Тоска оторопело смотрела в книжку. – Утята?

– Утята. – Я захлопнул альбом. – Именно утята. И гусята…

– Гусята-убийцы?

– Гусята-гусята. Двадцать восемь страниц классной итальянской бумаги и почти все изрисованы гусятами и утятами. Утята у пруда, утята на лугу, утята делят червячка. Утята и гусята. Есть еще поросята, но мало. Красота. Вполне можно детские книжки иллюстрировать. Вот тебе и альбом смерти.

Тоска скривилась. Достала свой диктофон.

– А ты вроде как сказал, что эта история настоящая. – Она смотрела на меня с недоверием. – Что она правдивая, вроде как…

– Любая истина проверяется опытом, – выдал я. – Мы попытались проверить, настоящая эта история или нет. И убедились в том, что история эта… настоящая. Настоящая, но не совсем такая, как мы ожидали. По-другому. Так что вот.

Тоска вздохнула. Подняла диктофон и нажала на кнопку «Del». История, рассказанная братом якобы пропавшего без вести художника Паровозова, стремительно размагничивалась.

Через минуту все было кончено.

Тоска выглядела разочарованно.

– Не расстраивайся, – утешил ее я. – В следующий раз история будет настоящей. И страшной.

– Надеюсь. Одного не пойму, для чего он все это затеял? Весь этот клуб дурацкий? Паровозов в смысле?

– Эх очень просто. Для рекламы. Во-первых, исчезнувший художник – всегда здорово. Культово, что ли. К тому же все мертвые художники ценятся в несколько раз дороже, чем художники живые, и это всем известно. Вечером живописец пуляет себе в рот из револьверта, а утром его шедевры начинают расти в цене. Вот Паровозов и решил загадочно исчезнуть, помереть типа. Загадочная смерть – она еще лучше обыкновенной. Он помер, и его картины действительно здорово подорожали. Раз в десять, наверное. Но картин было мало, и Паровозов втихаря начал их пририсовывать. А потом отправлял по почте, продавал по каким-то своим каналам. Денюжку копил. А от скуки этот клуб разрисовывал, ну, и по ночам завывал, чтобы местный народец пугался. Я там, кстати, в одной кладовке обнаружил картины. Их было штук сорок, все упакованы и готовы к продаже. Во-вторых, я думаю, что загадочное воскрешение – это даже лучше, чем трагическая кончина.

– Но теперь же мы все знаем! – воскликнула Тоска. – Теперь у него ничего не получится!

– Получится. Я думаю, Паровозов и сам собирался скоро объявиться. Он чувак умный, придумает что-нибудь оригинальное. Вот! Его отыщут в том же Белом лесу! И он будет в беспамятстве. Будто три года отсутствовал неизвестно где. Все хитро. А клуб этот, главная улика, сгорел. Молодец.

– Как сгорел?! – удивилась Тоска.

– Как обычно. Старая проводка, короткое замыкание, трухлявые стены вспыхнули как порох. И все сгорело. А жаль, хороший был клуб.

Тоска покивала.

– А почему он в этом клубе жил? – спросила она.

– Надо же ему было где-то жить. А обычный дом не подходит – мастерская ведь нужна. Отсюда и клуб. Кстати, не удивлюсь, если клуб этот был застрахован на имя какого-нибудь давнего родственника Паровозова. Так что, история вполне заурядная.

– Молодец он вообще-то, – покачала головой Тоска. – Такого понапридумывать…

– Художник, – объяснил я. – Художники что только не выдумают. Я знал одного художника, он раскрашивался в цвета американского флага и голым бегал по площади перед мэрией. Его посадят на пятнадцать суток, а он выйдет и опять бегает – и ничего ему сделать нельзя, поскольку у него справка, что он псих настоящий. Тогда милиционеры придумали такую штуку – они стали в него из пневматических винтовок стрелять. А это весьма болезненно. Так что Паровозов еще ничего.

Тоска рассмеялась. Осторожно заглянула в холодильник и достала из него замороженный арбуз. Отрезала кусочек, стала жевать с хрустом.

– А чего Пашке про Паровозова не сказал? Он, наверное, сейчас дома от страха весь трясется, ссадины залечивает. Он же весь в синяках был, ты видел?

– Если бы тебя использовали как грушу, – усмехнулся я, – ты бы тоже была в синяках. А возможно, что и в переломах. Паше еще повезло… Знаешь, мне его даже немного жаль. Когда его разматывали от скотча, он все выл: «Глаза, глаза, он идет, он идет»… Очень смешно. Впрочем, так ему и надо. Я думаю, что после такого приключения у него не будет больше охоты к нам липнуть…

– Это точно. Я просто боюсь, как бы это ему на мозг не повлияло…

– Не бойся, Тоска. Ему это ни на что не повлияет. А если даже и повлияет… Пускай потрясется, это ему будет полезно. Потрясется-потрясется, да и успокоится. Если хочешь, у меня есть один знакомый, он приставляет к вискам отличных пиявок – любую трясучку снимает как рукой! Я могу ему позвонить…

Тоска хихикнула.

– А сам Паровозов? – спросила она. – Ты его видел?

– Видел, конечно. Как вы из зала вытащились, так он сразу показался. У него там целая система блоков в спортзале, чтобы мольберты подскакивали. И рельсы везде. С выдумкой, короче, чувак. Так что видел я Паровозова. И имел разговор. Когда ты как самая настоящая сестра милосердия вытаскивала из под огня этого дурацкого Пашку-кашку к его велосипеду, я как раз с ним беседовал. Паровозов угощал меня чаем, жаловался на сквозняки и торговался. Знаешь, так хорошо только бабки на рынках торгуются. Он мне говорит, слушай, чувак, ты это, меня раньше времени не закладывай, я тут хочу еще с десяток картинок нарисовать. Я говорю, лады, лады. Только мне нужно отступное. Чтобы не потерять лица перед своими дружбанами. А сам гляжу, у него на столе этот альбомчик лежит. Ну, Паровозов не дурак, все понял и мне его подарил. А я поклялся ему… Молчать поклялся.

Тоска вздохнула и поглядела на меня с разочарованием. С этаким легким разочарованием. Потом спросила:

– А зачем он Пашку в грушу зашил?

– Попугать хотел. Знаешь, я бы твоего Пашу сам бы куда-нибудь зашил. Когда я вижу Пашу, я сразу его хочу пришить… или пришить, не знаю. Но тут все просто. Он провалился сквозь пол, художник долбанул его по башке, оттащил в свой зал и зашил в грушу. Висит груша – нельзя скушать.