Книга Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии - Майкл Газзанига

Правосудие с точки зрения утилитаризма (консеквенциализм) дальновидно и обеспокоено будущей пользой для общества, возникающей вследствие наказания преступника. Применяются три типа наказания. Первый удерживает преступника (и других людей, которые научатся на его примере) от совершения преступлений в будущем с помощью штрафов, тюремного срока или общественных работ. Второй тип наказания лишает его право- или дееспособности. Это может достигаться географически — благодаря долгосрочному тюремному заключению или ссылке, что подразумевает также лишение права практики для адвокатов и утрату других подобных лицензий, — или мерами физического воздействия, например кастрацией насильников или смертной казнью. Третий тип наказания — исправление с помощью лечения и воспитательных работ. Выбор одного из трех вариантов определяется вероятностью рецидива, степенью импульсивности, наличием прежних судимостей, этикой (можно ли навязывать лечение тому, кто не желает ему подвергаться?) и так далее, а также предписанными стандартами вынесения приговоров. Это еще одна область, куда нейробиологии будет что привнести. Предсказание будущего преступного поведения существенно для вынесения приговора в этой системе правосудия, так как определяет, будет ли выбрано лечение, условное осуждение, применение принудительных мер медицинского характера или заключение в тюрьму. Чтобы прогнозировать поведение обвиняемых в будущем, в частности выявлять среди них психопатов, сексуальных маньяков и импульсивных, могут помочь маркеры активности мозга в сочетании с другими основаниями. Поскольку правосудие с точки зрения утилитаризма наказывает за несовершенные, будущие преступления, разумеется, важна надежность таких предсказаний, ведь они могут привести как к уменьшению, так и к увеличению числа губительных ошибок.

Такое правосудие способно наказать одного для устрашения остальных, а потому строгость наказания может быть несопоставима с тяжестью совершенного преступления: человеку, укравшему плеер, выносят суровый приговор, чтобы отвратить от воровства других. Получается, имеет смысл наказывать известного человека или виновного в нашумевшем преступлении более сурово, поскольку подобная гласность поможет предотвратить много будущих преступлений и принесет пользу обществу. С позиции утилитаризма целесообразно наказывать за наиболее распространенные мелкие преступления сурово, чтобы усилить сдерживающий эффект. Приговор к тюремному заключению за первичное превышение скорости и вождение в нетрезвом состоянии, вероятно, спас бы больше невинных жизней, чем наказание осужденных убийц. Теоретически можно представить себе совсем уж экстремальный случай: наказанный даже необязательно виновен, главное, чтобы общество считало его таковым. Невиновного могли бы арестовать в качестве козла отпущения, и его тюремное заключение предотвратило бы, во имя всеобщего блага, попытки учинить самосуд или массовые беспорядки. Вот почему утилитарный подход к правосудию возмущает людей, не кажется им справедливым — он нарушает индивидуальные права человека.

Восстановительное правосудие считает преступления совершенными против человека, а не против государства. Хотя такой подход к правосудию, сосредоточенный на человеке, практиковался еще в древних культурах Вавилона, Шумера и Рима, все изменилось после вторжения норманнов в Англию (разве эту дату в школе не вбивали вам в голову?) в 1066 году. Вильгельм Завоеватель стремился централизовать власть и рассматривал преступление как оскорбление государства, при этом судебная система не придавала значения жертве. Эта точка зрения также обеспечивала беспристрастность уголовных разбирательств и предотвращала мстительные и несправедливые акты возмездия. Она оставалась ярко выраженной и преобладала в американском праве до конца XX века. В 1974 году инспектор по надзору за условно осужденными, из меннонитов[39], и руководитель добровольческой службы из Китченера, провинция Онтарио, Канада, организовали дискуссионную группу, члены которой стали искать способы усовершенствовать систему уголовного правосудия. Так родилась последняя версия восстановительного правосудия, которая теперь сама имеет несколько разных вариантов. Такое правосудие принимает во внимание нужды и жертвы, и преступника. Оно пытается исправить ущерб, нанесенный жертве, “восстановить” ее, а также сделать преступника законопослушным членом общества.

Восстановительное правосудие возлагает на преступника прямую ответственность перед жертвой и пострадавшим населением и требует восстановить все, насколько возможно. При этом жертве позволяется участвовать в обсуждении исправительного процесса, а общество призывается привлекать преступников к ответу, давать им возможность снова интегрироваться в общество и оказывать поддержку жертвам33. Все — жертвы, преступники и общество — принимают в процессе активное участие. Жертвы преступлений часто объяты страхом, отравляющим всю их оставшуюся жизнь, как Мэри Винсент, что также может быть справедливо и в отношении всего общества. В случае менее тяжких преступлений искреннего извинения, принесенного при встрече лицом к лицу, и возмещения ущерба обычно достаточно, чтобы освободить жертву от ее страха и злости. В случае, более серьезных преступлений восстановительное правосудие, возможно, и нельзя осуществить.

Мы судьи с рождения

Хотя судьи, присяжные и адвокаты, вероятнее всего, объясняют свою позицию различными факторами, в числе которых не последнее место занимают долгие годы обучения, философские дискуссии и тому подобное, как правило, бóльшая часть происходящего в зале суда опирается на интуитивные знания, с которыми мы рождаемся, включая ощущение справедливости и представления о взаимности и наказании. Рене Байяржон с коллегами провела большую работу с группой маленьких детей и показала, что чувство справедливости у них есть не только в два с половиной года, а уже в шестнадцать месяцев. Когда детей из старшей группы просили раздать лакомство куклам-марионеткам, они распределяли его равномерно34, а шестнадцатимесячные малыши отдавали предпочтение тем персонажам мультфильма, которые делят награды поровну35. Мы также обладаем врожденным представлением о взаимности, но только применительно к нашей социальной группе. Дети ожидают от членов своей группы, что те будут с ними играть и делиться игрушками36, и изумляются, если этого не происходит. Они не удивляются, когда такого не случается между представителями разных групп, — наоборот, когда случается, поражены.

Малыши в лаборатории Майкла Томаселло не просто выявляют того, кто нарушает моральные правила, но отрицательно на него реагируют. Дети от полутора до двух лет помогают жертве нарушителя морали, утешают ее и делятся с ней своим, даже в отсутствие открытых эмоциональных проявлений. С “преступниками” же совсем другая история: они провоцируют громкие протесты детей, и те менее склонны помогать им, утешать или с ними делиться37. Маленькие дети также осознают преднамеренность и считают умышленное нарушение правил “дурным”, а не случайным38. Хорошо известно, что взрослые с готовностью будут страдать сами, чтобы наказать других, а недавнее исследование лаборатории Пола Блума показало, что это свойственно даже четырехлетним детям39. Мы чувствуем подобные побуждения постоянно — пытаемся подвести под них какие-то теории, однако просто такими рождаемся.