Книга Биография smerti - Анна и Сергей Литвиновы

...И ведь не исключено, что Шахов прав.

Игорь Феоктистович со смертью супруги явно воспрянул. Развернул плечи, выпрямил прежде согбенную спину. Раньше целыми днями просиживал в своей комнате и к общему столу спускался от силы раз в день, а нынче...

Постоянно курсирует по всему дому. Покрикивает на горничных, раздает указания охранникам. И улыбается! Выражение лица постоянно довольное. Не очень-то уместно, жену даже не похоронили еще.

Таня старалась держаться от вдовца подальше, но ведь целыми днями в своей спальне торчать не станешь. Хотя бы потому, что Фаина предупредила: «Еду в комнаты никому подавать не будут, не до того сейчас». А на горном воздухе аппетит разыгрывается, будь здоров.

И, ближе к вечеру – пришла на кухню за яблоком – немедленно столкнулась с Игорем Феоктистовичем. Хрустит мюслями, рожа требовательная:

– О, Татьяна! Вы мне как раз и нужны. Пойдемте, посидим в солярии.

– Зачем? – недовольно буркнула она. Очень ей не хотелось с ним на пару в солярии рассиживать.

– Как зачем? – надменно вскинул подбородок вдовец. – А книга?! У меня как раз есть полчаса свободного времени.

Знакомая формулировка – Марина Евгеньевна теми же словами призывала Таню на работу. Но насколько гармоничней сия фраза звучала в ее устах! Только что было делать?

– Хорошо, – кивнула Татьяна, – сейчас за диктофоном схожу.

А про себя добавила: и буду искать его долго-долго. А потом еще полчаса менять батарейки...

Но не вышло.

– Зачем самой-то ноги топтать? – пожал плечами Игорь Феоктистович.

И, будто в дурном фильме из дворянской жизни, хлопнул в ладоши, позвал:

– Эй, как тебя там... Зухра! Подойди!

Горничная послушно явилась.

– Подай из комнаты писательницы диктофон, – велел вдовец. – А потом минералки в солярий принеси. Только обязательно холодной! И лимончик к ней нарежь. Отдельно подашь лед в ведерке и мяты несколько веточек. Все поняла? Давай, шевелись!

Девушка метнула на хозяина возмущенный взгляд. Да уж... На что Холмогорова была резкой и властной, но со слугами в подобном тоне никогда не разговаривала. А вдовец новоиспеченный, похоже, наслаждается – что может прикрикнуть, унизить... Воистину: чем ниже статус, тем больше гонору.

Интересно, что Холмогоров станет рассказывать о жене? Наверняка сплошные гадости. Но не будет же Садовникова – за деньги Марины Евгеньевны – писать о ней плохо! А написать хорошо – тоже, получается, не выход. Теперь ведь Игорь Феоктистович ее работу будет принимать. Потребует переписывать. Абсолютно непонятно, как выкручиваться...

Едва поднялись в солярий, Холмогоров развалился в кресле (прежде в нем сидела Марина Евгеньевна) и небрежно произнес:

– Ну, Таня, приступим. Что тебе сказать? Жена моя, конечно, сучкой была первостатейной...

– Как вам не стыдно! – не выдержала Садовникова.

Холмогоров не смутился. Спокойно продолжил:

– Но голова у нее, надо отдать ей должное, варила. И хватка у супруги была – почище, чем у бульдога. Вот пусть люди все и узнают: про беспринципную стерву. Но стерву – умную. Включай диктофон...

Игорь

На третьем курсе они поженились. Как сплошь и рядом бывало в студенческих семьях – «по залету». Шел 1985 год, к власти пришел новый, молодой генсек, и в воздухе уже что-то такое носилось. Группа «Ария» пела про металл, светлый металл, Виктор Салтыков надрывался про «Островок», в Москву, за конфетами и колбасой, стекалось полстраны. Ребенок обоим, и Марине, и Игорю, был совсем не нужен, но получилось, как с миллионом молодых семей: пока поняли, что случилось... пока очухались – уже срок восемнадцать недель, за аборт даже совсем левые гинекологи не берутся. Да и Маринка уверяла: мы, мол, малыша будем по-современному воспитывать. Чтоб он нашей карьере не мешал. Как на Западе – когда дети везде и всюду с родителями перемещаются. И никаких капризов, никаких тасканий на ручках, укачиваний, колыбельных и нюней. А не захочет себя нормально вести, пусть покричит полчасика – и сам тогда успокоится.

– Все равно от ребенка одна морока, – не соглашался Игорь.

– Зато, пока молодые, отмучаемся. И потом все ведь так живут! – пожимала плечами Марина.

Действительно, студенческих семей в их институте образовалось уже изрядно. И дети во многих были. Причем на первый взгляд особо они действительно родителям не досаждали. Ползали себе по общежитским коридорам...

Роды у Маринки были тяжелые. Стасик родился слабенький, и диагноз ДЦП сразу поставили. Врачи, правда, заверяли: если будет хороший уход, и питание правильное, и гимнастика, то есть шанс, что к школьному возрасту все у парня наладится. Но пока – одна сплошная беда. Грудь ребенок брал вяло, приходилось молоко сцеживать и из бутылки кормить. Нормально спать по ночам младенец тоже не желал, вопил ужасно... Да еще, как назло, оба родителя без стипендии остались. А бабушки с обеих сторон подарили им по жалкому стольнику и от дальнейшего участия в судьбе внука устранились. Вот и получилось: прежде, хоть и не жировали, но и в кино выбирались, и в кафе, и мясцо иногда покупали, и спали, сколько влезет. А как родился ребенок – не жизнь, а сплошной ад. Марине с Игорем удалось зацепиться за Москву, но ютились они, все втроем, в съемной комнатке. Она сидела с ребенком, он трудился на госпредприятии за гроши. Маленький Стасик ходил плохо, подволакивал ножку.

Жили настолько бедно, что и словами не описать. Чтобы прокормиться, Игорь толкался в очередях, скупал блоками сигареты «Ява» и «Космос», а после со щадящей наценкой толкал среди соседей и коллег. Но все равно не хватало. То за массаж ребенку плати, то за лекарства, то за соки... А Маринка, которая прежде кроткой была, ничего не требовала, теперь постоянно зудела: ты – отец, а деньги в семью не приносишь. Заработай, достань, дай... А где их взять – особенно чтобы хватало?! Точила его почище циркулярной пилы. А потом вдруг работу предложили самой Марине, и оба поняли: это шанс.

Работа показалась манной небесной: выгуливать по Москве американца, переводить, сопровождать на экскурсиях. Ну, и подумаешь, что у Марины ребенок маленький – посидеть с ним соседку упросили, за символическую плату.

Тот американец, Берт его звали, личностью был колоритной. Лет пятидесяти, с окладистой, под Льва Толстого, бородой. Школьный учитель. Страстный фанат всего русского: «Подмосковные вечера», Достоевский, гречневая каша, естественно, водка. И при том на русском языке – ни слова. Ясное дело, тысячи раз во всех инстанциях проверен-перепроверен – иначе бы визу в СССР не получил, и советскую студентку к нему бы не подпустили.

Впрочем, платил экономный американец сущие копейки – пять долларов в день, что составляло по официальному курсу чуть больше трех рублей, а по неофициальному – пятнадцать. Не всякий студент – особенно избалованный, из Института европейских языков, – согласится. Но для Маринки в ее аховом положении Бертовы деньги были весьма кстати. К тому же тот всегда обедом с ресторане накормит, а еще жвачку иногда дарил, которую потом толкануть было можно. Да и не только ведь в деньгах дело. Скучно целыми днями торчать дома с ребенком и слушать, как тот бесконечно хнычет...