Книга Как был покорен Запад - Луис Ламур

Он прищурился — уж очень ярко блестело солнце на латунном заборе Джима Флуда, обошедшемся в тридцать тысяч долларов. Забор тянулся на два квартала, специально нанятый работник постоянно его полировал. Гейб слышал об этом заборе. Ну да, это же Клив рассказывал ему — и о заборе, и о человеке, который каждый день его полирует!

Серые башни замка Хопкинса с высаженными на террасах садами виднелись через улицу наискосок. Он проходил, не обращая внимания на особняки Колтона, Стэнфорда и Крокера. Он никогда не посещал дом Клива, пока тот был жив, и казалось странным, что он идет туда сейчас, когда Клив умер. Но все же в старые времена они были друзьями, а дружба эта сохранилась и в последующие годы.

— Единственный человек, которому я завидовал, — сказал Гейб вслух, остановившись на углу. — Было в нем что-то такое… вкус, так бы я это назвал.

— Что было?

Гейб обернулся, услышав вопрос. Ему было неловко, что кто-то услышал, как он разговаривает сам с собой.

— Я спрашиваю, не знаете ли вы, где особняк Клива Ван Валена, — пробормотал он.

Прохожий показал рукой.

— А вон там. Хотя сегодня вряд ли можно сказать, что это его особняк. И, судя по всему, завтра он уже не будет принадлежать и его вдове. Его распродают со всем барахлом, до последнего гвоздя.

Прохожий был маленький, чопорный, с крохотными глазками и противным выражением лица, и в голосе его отчетливо слышалось злорадство.

Это разозлило Гейба Френча, и он сказал:

— Будь он живой, им бы это не удалось! Клив Ван Вален мог добыть миллионы там, где никто другой не получил бы и медного гроша… просто под свое имя!

— Я об этом слышал, — сказал прохожий, пожав УТЛЫМИ плечами, — но я в это не верю.

Гейб ощутил, как в нем нарастает гнев. С возрастом он стал нетерпимым. Раньше он мог терпеливо сносить дураков, теперь уже нет.

— Человек обязан платить свои долги, — продолжал тот гнусавым голосом. — А Ван Вален всегда жил на широкую ногу, не по своим доходам.

— Многие годы, — запальчиво ответил Гейб Френч, — ни у кого не было таких доходов, как у него! Бывали времена, когда только одна шахта приносила ему больше восьмидесяти тысяч в месяц. Восемьдесят тысяч долларов! Столько я и сам никогда не зарабатывал.

— Охотно верю. — Незнакомец презрительно покосился на поношенное платье Гейба.

Гейб Френч попытался унять раздражение, но не смог. С годами у человека остается не много удовольствий, и теперь Гейб находил удовольствие в том, что позволял себе раздражаться по пустякам. Никто никогда не видел, чтобы он падал духом в беде, но в последние годы ему нравилось побрюзжать.

Он холодно посмотрел на незнакомца.

— Не стану утверждать, — сказал он подчеркнуто неторопливо, — будто мне не по карману купить и продать многих из тех, кто владеет особняками на этом холме. А что касается Клива Ван Валена, то никогда в жизни у меня не было друга, лучше чем он, — и вернее. Случились как-то тяжкие времена — много лет назад — когда на моих лошадей напал сап, у меня были сорваны два контракта на доставку грузов и весь мой скот подох чуть не за одну ночь… Кто-то сказал об этом Кливу, и он прорвался через перевал Доннер и пригнал мне сотню лошадей — и это поздней осенью, когда уже падал снег! Он прорвался, а перевал закрылся буквально у него за спиной. Вот так он спас мою шкуру… В другой раз модоки[60] подловили нас в засаду у озера Кламат. Наши лошади были убиты, во мне засела пуля; и Клив в одиночку отбивался от них весь день, а ночью ушел, унося меня на спине.

Незнакомец оторопело глядел на него.

— Но тогда вы… тогда вы — Гейб Френч!

— Правильно, — сказал спокойно Гейб, поглядев вдоль улицы налево, потом направо, сошел с тротуара и двинулся через дорогу.

Клив умер, но Лилит жива, и, черт побери, если ей нужны деньги, ему известно, где она может их получить. Беда только в том, что Лилит Ван Вален — чертовски гордая женщина, страсть до чего гордая…

На улице возле дома и на короткой подъездной дороге стояло с полдюжины повозок. Гейб прошел мимо и вошел в дом, протолкавшись через кучку мужчин, беседующих у дверей.

Главная толпа собралась в холле, а на ступеньках лестницы надрывался аукционист.

— Две тысячи долларов! Это последняя цена? Леди и джентльмены, эта статуэтка выполнена из чистого золота и имеет гравировку. — Он показал надпись на золотой фигурке сбоку. — «Мистер Клив Ван Вален. Президент Железной Дороги Сан-Франциско-Канзас-Сити». Это его любимое сокровище!

Гейб оглянулся вокруг — он искал Лилит. И, когда увидел, был ошеломлен и ощутил мгновенное смятение. Он никогда не думал о Лилит, как о старой женщине, а сейчас вдруг сообразил, что ей, должно быть, уже все шестьдесят.

Она сидела в кресле, оглядывая зал, одетая в великолепное шелковое платье, с безукоризненной прической. Рядом с ней находился человек, в котором Гейб признал ее адвоката.

— Предложит ли кто-нибудь три тысячи за эту бесценную вещь?

Гейб находился достаточно близко от нее, чтобы услышать, как она сказала:

— Бесценная, ври больше! Мы ею дверь подпирали…

Аукционист снова подал голос:

— В ней одного золота на три тысячи…

— Две тысячи пятьсот!

— Продано!

Гейб пробился в задние ряды толпы. Он оказался совсем недалеко от Лилит, но чтобы добраться до нее, надо было обойти маленький зал вокруг. Наконец он тихо подошел к ней сзади.

— Печальный день, Лилит, — говорил ее адвокат.

— Печальный? Мы несколько раз делали состояние и спускали его. Что тут печального? Если бы Клив был жив, мы бы сделали еще одно состояние — и тоже просадили!

Тут к ней пробрался клерк.

— Прошу меня извинить, миссис Ван Вален…

— Что такое?

— Это кресло… Оно продано.

— Ну так забирайте! — Она встала быстрым, изящным движением. — Кончайте извиняться и забирайте. Или я должна сказать «возьмите его и будьте прокляты»? — Она мягко улыбнулась.

Клерк усмехнулся.

— Вы уж простите, мэм…

— Уматывай отсюда, — запальчиво сказала она, но смягчила свои слова улыбкой.

— Если бы существовал какой-то другой способ расплатиться с долгами, Лилит, — сказал адвокат, — мы бы его нашли.

— Плевать. У меня есть две вещи, которых вы не можете забрать — это мои воспоминания и мое ранчо в Аризоне.

— Мне не хочется сокрушать ваши надежды, но, боюсь, эта собственность практически ничего не стоит.

— Но ведь ранчо на месте?

— Да, но только скот большей частью или распродан, или разворован.