Книга Триада: Кружение. Врачебница. Детский сад - Евгений Чепкасов

– Ты видела светлячков? – спросил Валерьев после танца. – Пойдем.

Через дюжину шагов они обошли огромный куст, отгораживавший полянку с костром от поляны со светлячками, и остановились, глядя на подножные звезды.

– Красиво, – сказала Велина.

Гена молчал, пронзительно, почти до слез жалея, что с собой в вечность он сможет взять лишь воспоминание об этой дивной красоте, гибель которой ему суждено когда-нибудь увидеть. Бессмертный человек грустно посмотрел в небо, на обреченные созвездия, и сказал:

– Пойдем к костру.

Когда печальный юноша и озадаченная девушка вернулись к огню, а точнее – к тлеющим углям, приемник внезапно онемел, и Гена улыбнулся, поблагодарив мысленно: «Слава Тебе, Господи!» Валерьев сел на свое место, с краешку, а Велина – на свое; после безуспешных попыток вытрясти из приемника хоть звук расселись и остальные. Возле костра было хорошо и дремотно: кто-то с кем-то целовался, кто-то с кем-то тихо переговаривался, кто-то глядел на алоокие угли, кто-то с кровожадным жужжанием пикировал на ленивую человечину и, проколов хоботком кожу добычи, лакомился…

А на следующий день, сидя у окна тряского автобуса, едущего прочь, прочь, прочь от лагеря, Гена почесал белую бляшку, вспухшую на ладони, и, украдкой поднеся руку к губам, поцеловал вчерашний комариный укус.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КЛАССИКИ

Добраться до небес, перепрыгивая

с квадрата на квадрат, со своим

камешком (или неся свой крест?).

Х. Кортасар, «Игра в классики»

Глава десятая

На асфальте синим мелом была начертана продолговатая фигура, составленная из крупных квадратов. Одиночные и сдвоенные квадраты последовательно чередовались, внутри каждого был вписан порядковый номер. Заканчивалась фигура полукругом, заключавшим в себе слово «рай». Женя Солев не умел играть в классики, но он не раз видел, как дети прыгают по квадратам то на одной, то на двух ногах, нагибаются, чтобы подобрать камешек, и вновь прыгают. Мальчик подметил, что иногда в полукруге над квадратами пишется слово «огонь», и вот теперь, бесцельно и одиноко прыгая по синим квадратам, обнаруженным на асфальте, Женя подумал: «Рай или огонь… Что же это за игра такая?» Можно было бы, конечно, спросить у мамы – вон она сидит, на лавочке, – и тогда всё стало бы ясно, однако мальчик отчетливо почувствовал, что совсем не хочет ясности. «А то получится, как с «крысками» и горкой!» – подумал он.

Утром этого дня Женя Солев, одетый совсем по-взрослому – в черный костюмчик с белой рубашкой и галстуком-бабочкой, – пошел первый раз в первый класс. По пути в школу солнце пристально смотрело в его лицо, а тень, крепко пришитая к подошвам новых ботиночек, волочилась позади, явно не желая учиться: тень была очень длинной и, наверное, думала, что таким длинным не место в школе, что такие длинные должны служить в гвардии или играть в баскетбол. Мальчик, в общем-то, был согласен с тенью и даже немножко жалел ее, но отпустить эту темную дылду на все четыре стороны ну никак не мог. А теперь, когда он в один прыжок преодолевал границу между классами (вот бы и в школе так!), тень тоже была длинной, но направление ее изменилось по сравнению с утренним, и выглядела она веселее, и прыгала с удовольствием. «Так-то, – подумал Женя. – Не хуже, чем в баскетболе!» Перескакивая из класса в класс, он вспоминал утренние события.

На линейке было очень празднично: много букетов, бантов, кружев и оборочек, галстуков-бабочек… Оглядывая нарядных сверстников, Женя вдруг понял, что цветы в букетах мертвы, а банты и галстуки-бабочки никогда не взлетят, взмахнув крылышками: они насмерть пришпилены, как в коллекции, а кружева и оборочки очень похожи на растительные венки и гирлянды, но они даже мертвее, чем цветы в букетах: они не могут увянуть… Однако это царство смерти, внезапно открывшееся мальчику, не испугало его, а заставило призадуматься. «Жизнь и смерть – подружки, – понял Женя. – Они ходят, взявшись за руки». Он рассудил, что подружки помогают одна другой: на фоне мертвого жизнь выглядит живее – как сейчас, а если кто-нибудь умирает не понарошку – это уже жизнь помогает смерти, это грустно… Так или почти так думал Женя Солев, стоя на линейке в ряду первоклашек.

Между тем директор, седой и щекастый, говорил что-то длинное и ободряющее, потом дети, постарше, чем Женя, танцевали под очень громкую музыку, затем совсем большие одиннадцатиклассники пели грустную песню про школу и читали стихи… Учителя – взрослые дяди и тети – стихотворно клялись, что будут хорошо относиться к ученикам. «Клянусь транспортиром, указкой и мелом, – мысленно повторил Женя вслед за учительницей математики. – Транспортир – это, наверное, машина. Мы ездим на общественном транспорте, а у нее есть собственный транспортир…» После учителей клялись родители, причем одна чья-то мама полностью произносила клятву, а остальные только соглашались. Например, она клялась, «детей баловать иногда» или «готовить вкусные блюдá» и спрашивала: «Да?» – «Да!» – отвечали родители хором, а Женя загибал очередной пальчик. «Двенадцать, – подумал он, когда клятва окончилась. – Как в Символе веры».

Но до конца торжества Женина серьезная сосредоточенность всё-таки не продержалась: она бесследно расточилась при виде финального акробатического номера, и мальчик засмеялся, и захлопал в ладоши. Да и разве можно было удержаться от смеха, если маленькая девочка оседлала большого дядю, да еще и звонит при этом в красивый медный колокольчик… А дядя – укрощенный, не взбрыкивает, лишь отклоняет голову в сторону от шумной наездницы и так и рысит по внутренней границе школьного каре, с головой набок…

С линейки первоклашки шли парами, а взрослые, сопровождавшие их, держались неподалеку. Женя опять был в паре с Сашей, совсем как в детском саду, только теперь маленький отряд возглавляла не тетя Тамара, а учительница Лидия Михайловна. Глянув на нее, Миша Солев оценил: «Молодая, некрасивая, добрая», – и вспомнил свою первую учительницу – кругленькую строгую старушку, поставившую ему «кол» за непростительную ошибку в слове «жизнь».

Миша с матерью и отчимом шли в потоке родителей, параллельном потоку первоклашек. Софья Петровна спокойно улыбалась, а Виктор Семенович был серьезен и досадовал, что его рука с видеокамерой подрагивает. «Жалко, что Соня снимать не умеет, – думал он. – И чего я психую?.. Школа – хорошая, учительница – хорошая, сын – хороший… Первенец – вот и психую!..»

Рядом с Солевыми шли родители Саши – шапочные знакомые по детсадовским мероприятиям. «Хорошо, – думали родители обоих мальчиков, так что родительские мысли образовывали слаженный квартет. – Хорошо, что у нашего уже друг есть в классе. Попроще ему будет…» А если прибавить к родительским мыслям мысли самих Жени и Саши, вполне довольных тем, что будут одноклассниками, то получится уже не квартет, а секстет, что ли… «Наверное, секстет», – решил Миша Солев, придумавший эту музыкальную метафору.

Еще Миша думал о букетах: директор был попросту погребен под ними, да и Женина учительница едва волокла цветочную охапку. Куда их девать, спрашивается?.. Священники, например, солили пасхальные яйца в бочках, так что добро не пропадало, ну а тут-то не засолишь… К тому же, когда много цветов, от запаха задохнуться можно – какая-то классическая героиня так с собой покончила…