Книга Покоритель орнамента - Максим Гуреев

Ремонтировали Банный мост.

По банным дням под присмотром санитарки ее водили в душевую, расположенную в подвале главного корпуса. И здесь, в кафельном царстве, навечно провонявшем хлоркой, она раздевалась и вставала под струю кипятка, терла мылом лицо, скользила по решетке липкого деревянного настила.

За железной решеткой ограды моста проплывали куски грязного льда.

Потом она переходила Пряжку и читала надпись на мемориальной доске: «В этом доме жил с 6 августа 1912 года и умер 7 августа 1921 года Александр Блок».

Теперь больничная красного кирпича часовня была уже на противоположном берегу, и ее перевернутое отражение облизывало неестественно вывернутые ступни сидевшего у самой воды старика.

Старик кутался в шинель, кашлял, чесал подбородок, трогал пальцами ног ледяную воду, делал это настойчиво, чтобы обжечься, чтобы вздрогнуть, закричать и ожить.

Чем он занимался, когда оживал?

Ловил сооруженным из металлического прута удилом рыбу, которая подплывала к наживке в виде слепленного из хлебного мякиша шарика или извлеченного из междуоконного пространства высохшего жука и долго смотрела на нее. Размышляла, предвкушала, как сейчас будет трапезовать.

А еще рыба хорошо помнила блокаду, когда она подплывала к светящимся в ледяном потолке дырам, через которые ведрами и мятыми бидонами, ночными горшками и мисками горожане вычерпывали ледяную воду.

Старик ставил миску на стол и вываливал в нее пойманную рыбу. Кухня тут же наполнялась запахом донного ила, водорослей, сопревших дубовых свай, забитых вдоль набережной для укрепления береговой линии.

Затем старик доставал из буфета нож и начинал чистить рыбу, выбрасывая внутренности в ведро, которое он выдвигал ногой из закута, образованного рукомойником с одной стороны и холодильником с другой.

Пузырящаяся маслом сковорода напоминала заполненный до краев беснующейся толпой римский амфитеатр, в который на съедение хищникам выпускали христианских первомучеников, извалянных в опилках.

Так и куски рыбы, извалянные в муке, попадают в самое пекло, тут же при этом покрываясь золотистой коркой и полностью при этом уподобливаясь обернутым фольгой египетским мумиям.

Хрустят, переливаются, источают густой перламутровый жир, который, остудив, старик впоследствии будет использовать для натирания двурогой бороды, имеющей название «Моисеевой».

Видит себя этаким ассирийцем.

Из ведра выглядывают внутренности, избежавшие страшной участи быть брошенными на сковороду. Эти внутренности следует накрывать газетой, извлеченной из почтового ящика, прибитого к входной двери.

Она стоит у входной двери и долго не решается нажать кнопку звонка.

Наконец все-таки принимает решение и утопливает пластмассовый цилиндр внутрь целлулоидного уха, но ничего не происходит. Абсолютно ничего не происходит!

Она звонит еще раз, и вновь – тишина.

Значит, звонок не работает и придется вновь стучать в обшитое драным дерматином поле двери. Удары будут проваливаться в пожелтевшую от времени, как старая фотографическая бумага, вату, в грозовые заряды клокастых облаков цвета мокрого песка, будут гудеть-гудеть стальным рельсом и уходить в никуда.

Наконец, закончив жарку рыбы, старик все-таки услышал удары, доносившиеся из прихожей, включил свет, долго возился с замком и открыл дверь.

Она вошла на кухню и увидела настоящего ассирийца, с двурогой бороды которого, петляя, на пол стекал янтарный рыбий жир.

Двери домов снимали с петель и использовали в качестве столов, на которых раскладывали угощения из рыбы. Причем делали это согласно установленным правилам, выкладывая из золотистых, обжаренных по краям, обернутых фольгой египетских мумий сложный орнамент.

Орнамент следует понимать как некий символ системного повторения и единообразия первосмыслов: рождество, житие и смерть на кресте.

Мальтийские кресты.

Восьмиконечные кресты.

Фибулы.

Россыпь упаковок нитразепама.

Источники в виде пальмовых кущей.

Мавританская вязь.

Нанизанные на леску куриные боги.

Сухофрукты-сухофрукты.

Формованный хлеб.

Именно такой формованный хлеб подавали в больничной столовой. Здесь, в довольно просторном, более напоминавшем спортзал помещении, над раздачей висели электрические часы «Янтарь», внутри которых, как в ковчеге-мощевике, дрожал вызолоченный зрачок маятника. И ей всегда казалось, что он пристально наблюдает за тем, как она подносит ложку ко рту, или за тем, как она выпивает назначенное ей лекарство. Это было своего рода недреманное око, которое на ночь переносили в больничную красного кирпича часовню, где хранили под замком до утра в специально устроенной для той надобности деревянной кувуклии.

Она говорила себе: «Постоянно быть под наблюдением. Постоянно ощущать на себе чей-то взгляд, испытывая при этом тревогу, крайнее напряжение, нервное возбуждение, усталость наконец».

Но стоит ли так опасаться Божественного присутствия?

Разумеется, нет, но при полной уверенности, что это именно Божественное присутствие, а не какое иное. Например, не присутствие началозлобного и лукавого демона, что, виртуозно меняя личины, то выступает в образе кроткого агнца, то примеривает маску глинобородого пастыря, то являет собой аллегорию смиренномудрия.

Такой уверенности, что и понятно, не было. Ее не могло быть в принципе, потому что даром тайнозрения обладали избранные, имевшие возможность говорить: «Я постоянно пребываю под Божественным наблюдением. Постоянно ощущаю на себе Его взгляд, испытывая при этом сладчайшую тревогу, называя себя рабом Божиим».

Меж тем в столовую входили санитары, выстраивались вдоль стен и начинали неритмично хлопать в ладоши. Это означало, что принятие пищи завершено и начинается развод по палатам. Пользуясь кратковременной неразберихой и замешательством, она сгребала непринятые лекарства в карман больничного халата, таилась, хотя прекрасно понимала, что недреманное око, висящее над раздачей, все видело и осуждало ее.

После ужина старик ушел к себе в комнату и включил радио. Перед сном он всегда слушал выпуск «Ленинградских новостей».

В Ленинграде она так и не ожила, ехала сюда именно за этим, тайно надеясь, что изменения все-таки наступят.

Нет, не наступили!

После месяца, проведенного в больнице, все осталось по-прежнему, и ледяная вода Невы сомкнулась над головой, все погрузив в непроглядную темень, населенную ленивыми, неповоротливыми рыбами.

Стала ходить в библиотеку, что располагалась в одном из спальных районов. Утром ждала на остановке автобус и потом долго ехала через весь город к подножию огромного одиннадцатиэтажного панельного здания. Спускалась в читальный зал, заполняла требование-формуляр, куда вносила свою фамилию, имя и отчество, затем следовало название книги, автор и самое главное – шифр, состоявший из непонятной непосвященному комбинации цифр и букв. Казалось, что внутренне она сопротивлялась предстоящему чтению букв-букв, но ничего уже нельзя было изменить.