Книга Париж в августе. Убитый Моцарт - Рене Фалле

Она машинально поднялась. Гостиная освещалась только свечами. На своей спине Кароль почувствовала ледяное прикосновение руки Омера.

— Не напрягайтесь так, Кароль. Это — медленный фокстрот, а не национальный гимн.

Он танцевал хорошо. Кароль любила танцы. Легкое опьянение просачивалось внутрь ее сопротивляющегося тела. Это напоминало эффект от укола новокаина.

— Вот, уже лучше, Кароль. Выражение тревоги ушло с вашего лица. Правда, чудесная минута. Музыка для нас — это как губка для школьной доски. Все стирается. Забудьте. Необходимо все забыть. Все. Как-то, ребенком, я, забавы ради, в подвале родительского дома повесил кошку. И, верите ли, я абсолютно все забыл, я имею в виду эту кошку.

— Вы полагаете?

— Да. В противном случае, я не рассказал бы о ней.

Спустился Уилфрид. Брюно, невзирая на протесты, разжег камин, поэтому пришлось раскрыть все окна и двери. По стенам и по потолку протянулись огромные тени. Нэнси танцевала с Брюно. Уилфрид пил шампанское, наблюдая за движениями Кароль. «Она танцует. Жизнь продолжается. Чужая смерть, любовные наслаждения и почечные колики — все это лишь мгновение».

— Фрэнк, дайте-ка мне бутылку!

Фрэнк уселся на другую ручку кресла. Черная Молли подошла и положила голову ему на колени.

— Здравствуй, левретка, — сказал Уилфрид.

— Моя вина в том, — задумчиво изрек Фрэнк, — что я вижу слишком далеко. Я — экран рентгеновского аппарата. Когда я смотрю вот на эту левретку, как вы изволили выразиться, я вижу только ее скелет.

Черная Молли вздохнула, но не двинулась с места:

— Развлекаться с вами — большая глупость.

К ним подошла Кароль. Уилфрид предложил ей бокал шампанского, который она выпила одним махом.

— Еще один?

— Да, пожалуйста.

— Потанцуем?

— Если вам очень хочется.

— Мне хочется.

Однажды, они уже танцевали вместе под беспокойным бдительным оком Норберта, которому в танцах нравилась только музыка. Но тогда не было ни пламени от горящих в камине поленьев, ни свечей.

— Я хочу есть! — закричала Люси.

— Я тоже! — почему-то по-английски подхватил Брюно.

— Гусиная печенка! — скомандовал Омер.

Ладонь Уилфрида на талии Кароль была просто обжигающей.

— И не стыдно вам, Уилфрид, танцевать со мной? Ведь всем этим девушкам лет по двадцать пять.

— Это у них пройдет.

— С ними я чувствую себя неуютно. Уж очень они хорошо подобраны. Хоть одна была бы уродиной.

— Омер против.

— Кто такой Омер?

— Кто такая Кароль?

Она грустно улыбнулась:

— Я танцую. Я пью. Я улыбаюсь. Что вы можете подумать обо мне?

— Что вы так поступаете по принуждению и против своей воли.

— Да, но… но как вам объяснить? Мне нравится танцевать, пить шампанское и улыбаться. Это отвратительно.

— Нет, Кароль, ведь вы же не умерли.

— Не произносите этого слова.

Он почувствовал, как задрожала рука, которую он держал.

— Мне необходим шум, — снова заговорила она. — Так же, как и им. Оглушительный, непрекращающийся шум.

— Громче проигрыватель! — крикнул Уилфрид.

— Может, я слишком много выпила?

— Не думайте об этом. Слишком много выпить невозможно. В этом, может быть, наше единственное превосходство над животными. Омер очень заинтересовался вами.

— Вот интересно, почему бы это. В его распоряжении целых пять девушек.

— Вы — шестая, и вы не в его распоряжении.

— Мне сорок лет, Уилфрид. Мне кажется, будь я мужчиной…

Он рассмеялся.

— Не становитесь им никогда. Это очень грустно.

Уилфрид подошел к Омеру.

— Уилфрид, мне скучно.

— Ты прав. Все интересное — впереди.

— Я могу потанцевать с Кароль?

— Хоть всю жизнь.

Омер пригласил Кароль. Нэнси принесла из машины транзисторный приемник и слушала его, сидя на верхней ступеньке лестницы. Уилфрид подсел рядом.

— Вы позволите?

— Я слушаю новости.

— Зачем?

— Хочу узнать, как дела на Бирже.

А вдруг сейчас скажут что-нибудь о Норберте. Уилфрид пальцем дотронулся до бедра Нэнси:

— Можно?

— Как хочешь.

Вот растяпа, уронил приемник, который, запрыгав по ступенькам, докатился до вымощенного плитками пола и замолчал.

— Я в отчаянии.

— Неважно. Это приемник Брюно. И нужен он только, чтобы узнавать биржевые новости.

Уилфрид обнял Нэнси.

— Мне жаль вас, Омер.

— Почему, мадам Эйдер?

— Зовите меня Кароль.

— Почему, милая Кароль?

— Потому что однажды вы покончите жизнь самоубийством.

— Я бы очень хотел, но это невозможно.

— Почему?

— Потому что это уже сделано.

— Вы в плену своих парадоксов. Вы в них потеряетесь. Чем вы занимаетесь в жизни?

— Убиваю себя. Я убиваю себя, а для вас повторю, что я — очень крупный хирург-стоматолог. Да, корчеватель зубов. Я ненавижу зубы. Я бы хотел жить в мире птиц. Вы, Кароль, красивая, даже несмотря на то, что у вас есть зубы. Очень красивая.

— Потому что я — шестая.

— Шестая?

— Здесь пять очень молодых и чрезвычайно милых девушек. И, к тому же, еще одна женщина, не предусмотренная программой. Вот, может быть, почему я этим вечером оказалась красавицей.

Она почувствовала, как ей в спину впились ногти Омера.

— Вы спали с Уилфридом, мадам Эйдер?

— Нет.

— Нет?

— Совершенно верно.

— Если бы это было так, я первым бы оценил все остроумие такой необычной ситуации. Но вы дурачите меня, вы оба, потому что он такой же мистификатор.

— Омер, ваши ногти.

— Как бы я хотел иметь возможность убить вас. Но, увы, результатом этого невинного развлечения будут тюремные стены.

— А что такое для вас тюрьма?

— О, моя любовь, это значит потерять свое тело, а я еще очень хочу погулять с его помощью. А вы нет?

— Не прижимайте меня так сильно. Если вам у себя на груди нужно непременно чувствовать живое существо, позовите Нэнси или Люси.