Книга Соучастник - Дердь Конрад

Чем больше власти было у Р., тем сильнее терзал его страх перед русскими, доверившими ему руководство страной, и тем больше людей ему нужно было сажать. Но и это не приносило ему покоя: расхаживая взад-вперед по огромному персидскому ковру в генсековском кабинете, он испытывал, думаю, по крайней мере такой же страх, как его жертвы в подвалах госбезопасности. Злорадно-ироничный ум никогда не изменял ему, но доверие к людям стремительно атрофировалось, заставляя его постоянно перебирать в голове своих сотрудников; меньше всего он опасался тех, на кого уже натравил Г., своего неутомимого сторожевого пса. Чем сильнее он презирал его, тем больше в нем нуждался. Сексуальная озабоченность в нем почти сошла на нет, но перед Г. он раскрывался, как перед изобретательной шлюхой, которая, служа извращенным прихотям господина, находит в этом занятии оправдание собственной жизни, и это щекочет его самолюбие. Богатую фантазию Р. сильнее всего возбуждала цепочка событий от выбора жертвы до первой оплеухи, цепочка, которой свойственно обрастать зигзагами и завитушками более прихотливыми, чем те, что возникают в пыточных камерах; хотя последние тоже не оставляли его равнодушным. Будь он чуть более одаренным и не будь принуждаем судьбой цепляться за примитивные, но защищенные всем государственным механизмом шаблоны политики, он мог бы делать настоящий театр, где даже холостой патрон издает дьявольский грохот, зато актер, застреленный минуту назад, встает и раскланивается перед занавесом; и, конечно, не находись Р. в такой роли, где ему, хочешь не хочешь, приходилось прибегать к дешевым и грубым, совсем не театральным, эффектам показательной боевой стрельбы по живым мишеням, под ослепительными прожекторами, на арене истории, где громкость оваций обеспечивали угрюмые надсмотрщики, рассредоточенные в зрительном зале.

8

С улыбкой экспериментатора Р. питал и взращивал страх в других; он не только сам был виртуозом страха, но и мастером устрашения. Одним из любимых объектов его развлечений был президент республики — поэт со склонностью к пустозвонству, в недавнем прошлом глава социал-демократической партии, который в испуге продал нам все социал-демократическое движение, взамен получив громкий, но непрочный, как мыльный пузырь, пост. Однажды Р. пригласил его на ужин, без жены. «Должно быть, серьезный будет разговор, в самом узком кругу, одни члены Политбюро», — размышлял по дороге, сидя в машине и раздуваясь от важности, президент. Жену он, чтобы не скучала дома одна, отправил в гости к X., где был и я. Мы вспоминали прошлые времена. Жена X. подала к столу телячье филе с соусом из мадеры; мы воздавали должное ее кулинарному искусству: не зря они с X. провели годы в Париже, в эмиграции. Правда, там, в Париже, руководство поручило X. укреплять хрупкое марксистское образование Илоны, что совсем не было детской игрой. «Терпеть не могу Анти-Дюринга! А тебя очень даже могу терпеть», — взбунтовалась в конце концов Илона и подставила X. теплые губы; в нетопленой той мансарде они и стали мужем и женой, обретя друг друга душой и телом. «Видишь, какой опасной была в двадцатые годы революционная деятельность, — улыбаясь, смотрел на меня X. — Ты в то время еще пешком под стол ходил». Мы были в тот вечер сентиментальными, словно защищаясь этим от зловещих слухов, что ползли в последние недели по городу. Телефонный аппарат был накрыт меховой шапкой; погреемся за столом у X.: в подвалах у Г. будет холодно. Только госпожа президентша заметно нервничала: почему муж не звонит? Она приучила его, где бы он ни был, звонить ей каждые два часа. «Р., наверно, его соблазнил», — пыталась она шутить. «Очень даже возможно», — без улыбки сказал X.

Странная то была весна. Госбезопасность разбухала на глазах: сначала она занимала угловой дом, потом поглотила соседние здания, потом едва ли не целый квартал; по краю тротуара протянута цепь, двери лавок заложены кирпичом, но в окнах — приветливые пеларгонии. Толстенький мой сосед по лестничной площадке — дипломат в ранге посла; в один прекрасный день его повесили, и семье его пришлось убраться из просторных, облицованных деревянными панелями покоев, а освободившую жилплощадь занял духовой оркестр госбезопасности, который, среди райских птиц и серебристых бабочек на шелковой обивке кресел, месяцами, такт за тактом, осваивал «Кантату о Сталине». Кантата, в которой звучали главным образом барабаны и тубы, была невероятно величава; «О Сталине мудром, родном и любимом, прекра-а-сные песни слагает народ», — гремело из салона вздернутого посла: салон соседствовал с моей комнатой. «Прекрасные — может быть, но отнюдь не тихие», — сказал я секретарше, придя утром с гудящей головой в Радиокомитет; секретарша, конечно, тут же сообщила куда следует. Пару недель назад У. на правительственном приеме позвали к телефону, он, даже не поставив бокал с шампанским, пошел следом за официантом, у телефона его ждали два молодых человека, они взяли его под руки и увели; с тех пор мы его не видели. Л. с женой поехали в санаторий, нам зачем-то понадобилось ему позвонить, в санатории сказали, что он вернулся в Будапешт; на работе секретарша ответила, что Л. в отпуске, и быстро положила трубку; дома жена, рыдая, рассказала, что они купались в озере, вдруг рядом остановилась моторка, влезайте, срочный вопрос, жену отпихнули, с тех пор об Л. ни слуху ни духу; знакомые, встретив ее на улице, спешат перейти на другую сторону. Лысый, молчаливый Д., мудро попыхивающий трубкой, руководил секретариатом Р., бумаги содержал в образцовом порядке; он никак не мог взять в толк, зачем Р. в два часа ночи понадобился какой-то документ: Р. просто обыскался, но никак не может его найти. «Ложитесь лучше спать, товарищ Р., утром я вам его принесу». Но Р. драматическим тоном умолял Д. прийти немедленно; с тех пор Д. нигде нет. Все трое — наши добрые друзья. Неосторожно все-таки ведет себя президентская чета, чистое легкомыслие с их стороны, что супруга пришла сюда; хоть они и социал-демократы, драматургия власти у них не в крови, нет.

9

Тревогой веяло даже от стены, из-за канапе, на котором, держась за руки, сидели X. с женой. За этой стеной жил наш общий друг Б., некогда юрист в банке, сейчас — один из заместителей шефа госбезопасности. В 30-е годы он приютил Г. у себя в квартире, когда тому на несколько недель нужно было исчезнуть. Кухарку свою, любительницу почесать языком, Б. на это время отправил в отпуск; а скучного своего постояльца, чтобы как-то скоротать время, учил играть на скрипке. После войны Г. уговорил Б. служить у него доверенным лицом и советником по юридическим вопросам. С X. же Б., еще в Париже, редактировал авангардистский литературный и общественно-политический журнал, они печатали его на ручном печатном станке, на котором выполняли и мелкие сторонние заказы; в течение многих лет они прекрасно находили общий язык и жили душа в душу. Мне довелось взять Б. в плен в Карпатах. «Наших с тобой жен вместе депортировали», — сообщил он; тогда мы уже знали, что это значит. Мы спали с ним в одной комнате; то я принимался стонать во сне, то он; другой в это время тактично молчал. Однажды у меня из горла вырвался какой-то лающий звук. Б. сел рядом со мной, взял мою голову, словно меня рвало; и, должно быть, от этого меня в самом деле вырвало. «Ну, ну», — говорил он застенчиво; плечи у него тряслись; он скрутил для нас обоих цигарки, огонек спички плясал в его пальцах. «Если бы я способен был верить в вечного судию, — произнес он хрипло, — я бы ему сказал: все, теперь твоя очередь! И осудил бы его без всякой пощады. Нет у него права творить такое! Он нарушил все мыслимые заветы и заповеди. Если бог есть, но он — массовый убийца, это — больший абсурд, чем если бы его не было вовсе. Значит — его нет. И судить приходится нам». «Пожалуй, скорее — мстить. Только вот вопрос: есть у тебя желание мстить?» — сказал я с горьким цинизмом. «У меня есть право! — строго ответил Б. — Справедливость нельзя подменять психологией. Если нет права, то ты можешь убивать людей уже потому, что тебя, годовалого, бросила мать». «Меня — не бросила», — сказал я; «Меня — да», — сказал он. Мы вышли на улицу умыться снегом; мы раскраснелись и в те утренние часы были такими друзьями, какими никогда после. Его жена вернулась домой, моя — нет. Его жена вернулась, но совсем не рада была новой работе мужа, откуда он приходил домой со стиснутым ртом, измочаленный. Вместе с супругами X. они отремонтировали большую квартиру, разрушенную попаданием бомбы; партия предложила им особняк текстильного магната, бежавшего за границу, но они отказались от такого подарка. Нам и предупреждать их не надо было по телефону: к ним можно было в любое время запросто явиться с бутылкой вина; но в ту весну они как-то пригласили нас на ужин официально. Все уже собрались, только хозяин отсутствовал; атмосфера была скованной: мы не могли не думать о том, что сейчас он, возможно, как раз кого-то допрашивает. Б. пришел лишь после одиннадцати; с нами он даже не поздоровался: из прихожей, обменявшись несколькими словами с женой, прошел в свой кабинет; вскоре оттуда донеслась негромкая музыка: соль-мажорная токката и фуга. В щель неплотно прикрытой двери я видел, что он сидит, поставив локти на колени, низко опустив голову. «Хочет побыть один; не знаю, что случилось», — сказала жена.