Книга Белый, белый день... - Александр Мишарин

Он стал беззащитным перед чужим миром… И от этого кричал, захлебывался в слезах, до потери сознания, в безмерном отчаянии…

…Зажглись надписи «Пристегнуть ремни…». Самолет заходил на аэропорт Анталии.

Платон Васильевич тряхнул головой, сбрасывая с себя оцепенение то ли короткого сна, то ли глубокой задумчивости.

Зачем он летел на южный берег Турции? Он вряд ли мог на это ответить… Наверное, отдохнуть. Или просто выпала свободная неделя-другая.

Сейчас он выйдет на знакомое поле анталийского аэродрома… Заплатит двадцать долларов за визу в Турцию… Дождется багажа. И на такси – в маленький городок Кемер, в котором он был уже раз пять… Тихий, благоустроенный, не слишком шумный… С прекрасным морем, пляжами, открытыми, светлыми горизонтами… С удобными гостиницами-пансионами, с добрыми, по-крестьянски простодушными горничными… Полупустые в этот октябрьский, еще солнечный и очень теплый по-турецки месяц…

И, оставив багаж в уютном маленьком – но со всеми удобствами! – номере, переодевшись, пойти к морю.

Сначала налево – по короткой зеленой улочке, мимо кабинета дантиста, маленькой страховой компании на первых этажах двухэтажных кремовых коттеджей, утопающих в густой зелени с открытыми террасками… Мимо уже пустующих к осени одинаковых апартаментов, из которых уже съехали шумные летние гости… Потом свернет на короткий, но очень широкий и очень прибранный бульварчик, перейдет оживленную дорогу и по торцовой части большого прибрежного отеля выйдет на широкую набережную.

Впереди, во всю ширину взгляда, будет по-южному светлое, гостеприимное, все в потоках солнца, ослепительное Эгейское море.

И он вздохнет – глубоко, спокойно, словно сбросив с плеч всю накопившуюся усталость, напряжение и вроде бы беспричинную тоску…

…Он бросил одежду на лежак, развел руки, глубоко вздохнул и медленно встал в чистую, показавшуюся холодной, светлую воду. Все тело его вздрогнуло, но тут же почувствовало родную, свежую, манящую стихию. И он поплыл – с удовольствием, с наслаждением, чувствуя себя в родной среде. С каждым гребком оживали его мышцы, забытое умение хорошего пловца давало наслаждение от каждого движения, от струй воды, обтекающей его стремительное тело. Сквозь мокрые ресницы он видел расплывчато-радостное солнце над головой и чувствовал себя счастливым, таким, как в пионерлагере, когда их водили на маленькую речушку… «Три минуты! Только три минуты – и на берег!» – слышался голос вожатой. Наслаждение от воды, от легкого холода, обнимающего его тело, от неожиданной свободы в речной неге были так сильны, так опьяняюще-радостны, что Платон визжал, кричал от счастья, от совершенно нового, непривычного головокружительного счастья!

«И это все было только в три минуты! А если бы их было пять? Десять?»

Платон Васильевич плыл долго, давно позади остался пляжный буй… Впереди и позади, казалось, была только вода с небольшими волнами.

Он перевернулся на спину и закрыл глаза. Сквозь веки все равно слепило солнце. Чувствуя приятную усталость, переводя дыхание, он снова оглянулся… Берега было почти не видно – только не высокие белесые горы и холмы маячили вдалеке…

Вот тебе и наслаждение… – то… детское! – от холодящей, чистой, в барашках волн, морской воды.

Платон Васильевич вздохнул, выплюнул струйкой воду и понял, что у него, нынешнего – почти семидесятилетнего, – нет сил доплыть до берега…

Об этом состоянии – между жизнью и смертью – мечтал он всего неделю назад, когда проснулся ночью и понял, что жизнь его кончена, просто кончился завод, как у остановившихся часов… Когда не было никаких желаний… Никаких сил… Никаких привязанностей…

Душа была пуста, как заколоченный дачный домик с покосившимся крыльцом.

Он упал головой в подушку и закрыл глаза. Платон Васильевич почувствовал на щеках теплые слезы. Теснило грудь, и дыхание стало прерывистым. Он машинально накапал себе лекарство и выпил его в темноте. Осторожно встал, накинул халат. И побрел на кухню. Сел у окна и посмотрел на улицу. В огромном доме напротив не горело ни одного окна – было четыре часа ночи…

Платон Васильевич закурил и, зябко поежившись, закутался в теплый махровый халат. Он был один в этом безмолвном, безлюдном, ночном мире, и на мгновение ему показалось, что так будет всегда… Что он один после какого-то фантастического мирового крушения. Что не будет ни рассвета, не наступит утра, не зажгутся огни в окнах, не помчатся по шоссе утренние автомобили…

Всплывающие в памяти лица… были лица знакомых, даже близких, но ушедших, умерших… Лица давно покинувших его людей…

Он сидел один, ни о чем не думая… ничего не чувствуя… Словно потеряв сознание. Оцепенев…

Ему уже давно (может быть, с юности?) не приходила в голову мысль – а зачем жить? Зачем? Ведь конец – один!

Он усмехнулся своим детским мыслям. Но до конца еще надо дожить! Дотянуться! Доползти… И не уронить себя!..

Но как? Как это сделать?

Дети? Сына он не видел двенадцать лет, да и что ему отец? У него биржа, семья, прибыли – убыли…

Дочери в Кёльне важнее ее парфюмерные страсти, дизайнеры, новинки кремов, гелей, тушей для глаз, краски для волос… И еще трое детей от разных браков. Сейчас она снова одна.

Он вырастил их бойцами нового мира, гражданами XXI века, в котором ему самому вроде бы и нет места. Или наоборот – весь этот новый век уже не нужен ему, Платону Васильевичу.

Его телефонная книжка полна зачеркнутых номеров. Осталась треть – еще живущих, но где они все? Многих он не видел по десять лет. А на некоторые фамилии смотрел подолгу, не в силах вспомнить, кто эти люди? Что их связывало? Откуда они появились в его записной книжке?

Последние семь лет Платон Васильевич целиком был занят своим библиографическим словарем, его пополнением, комментариями, организацией столь крупного европейского издания… Потом пиаровские компании, бесконечные переговоры по изданию на разных языках Европы. Переезжал из одной столицы в другую… Не по своей вине втянулся в дела Большой Европейской Гуманитарной премии… Победа! Победа?! Победа…

И через неделю он был уже никому не нужен – полетели другие сенсации, другие заголовки, другие герои стремительного века…

За последние три дня в Вене раздалось два звонка – и то по чисто техническим делам. Уточняли его счет в банке… И подтвердили заказанное купе в экспрессе «Вена—Москва». За все это время у него накопилось мало багажа. Ну и еще почти пятьсот экземпляров монографического справочника. Он вез их в Москву.

Дома, на Белорусском вокзале, его никто не встретил. Пришлось воспользоваться такси и двумя носильщиками, чтобы добраться до дома.

Когда Платон Васильевич открыл дверь своей квартиры, ему ударил в нос пряный и душный запах отцветшей, умершей герани…

В первую же неделю он разослал больше тридцати книг коллегам… В институты, в специализированные журналы… Наконец тем немногим ученым, которых он сам уважал…