Книга Возвращение - Бернхард Шлинк

Мы вместе шли домой, он похвалил мой доклад и пригласил в гости. Не хочу ли я отужинать вместе с ним, его женой и детьми? Его жена встретила меня приветливо, словно между нами не было той неприятной сцены, а дети радовались возможности поупражняться в немецком, который они учили в школе. Даже их собака ластилась ко мне, чтобы я ее погладил. После ужина дети приготовили кофе-эспрессо и оставили нас одних.

— Как поживают ваши братья и сестры? Вы недавно о них вспоминали, а я очень любопытна.

Одна ложь тянет за собой другую, и мне пришлось быть настороже, чтобы точно вспомнить, что я порассказал ей о родителях и сводных братьях и сестрах.

— Где прошло ваше детство?

На этот раз я сказал правду и затем спросил, знаком ли им мой родной город. Нет, ответили они, вместе они еще ни разу не были в Германии.

— Но вы-то ведь из Германии, не так ли? Я сужу по вашему акценту. Или из Австрии?

— Я родился в Швейцарии. В пятидесятом я получил стипендию, пробыл в Америке год да так тут и остался.

— Вы иногда скучаете по родине?

Он засмеялся:

— Это через сорок-то лет?

— Одиссей, историю которого вы любите, и через двадцать лет скитаний тосковал по родине и ради того, чтобы вернуться, подверг себя последним испытаниям.

— Тоска по родине, — сказала его жена. — Вы считаете, что он скучал по родине? Может быть, он соскучился по жене и сыну?

— Вместо Пенелопы у него была Калипсо, а Телемаха он совсем позабыл. На мой взгляд, это так. Но ваш муж знает эту историю лучше, чем я.

Жена взглянула на него. Он пожал плечами:

— У Гомера сказано, что Одиссей тосковал по родной Итаке и по Пенелопе. Что касается Телемаха, то я не уверен, знал ли вообще Одиссей, что у него есть сын.

— Вы имеете в виду, что сына, о существовании которого знаешь, забыть не так-то просто?

Он не почуял никакого подвоха.

— В поэме сказано, что Одиссей вспомнил о Телемахе, лишь вернувшись на Итаку. С Пенелопой дело обстояло иначе, он тосковал по ней еще тогда, когда был у Калипсо. Но почему он тосковал? Если верить Гомеру, Одиссей затосковал по родине, потому что ему надоела Калипсо.

Он немного помолчал и продолжил:

— Как бы он себя вел, если бы Пенелопа не сохранила верность? Убил бы он ее, как убил женихов? Опасался бы он, что она может убить его, как Клитемнестра убила Агамемнона? Тогда существовали жестокие, или, как вы недавно выразились, железные правила.

Так вот почему он ничего не заподозрил! Подобно тому как я хотел подловить его, так и он хотел подловить меня. Однако если я блуждал в тумане, то он прекрасно знал, что именно ему надо искать. Он хотел узнать, откуда мне известно про железное правило, про его правило, его понятие, и настолько на этом сконцентрировался, что никак не отреагировал на мой намек о позабытом сыне.

— Железные правила? Я, право, не помню. В какой связи…

Он отмахнулся:

— Не так важно.

Раз я действительно не могу вспомнить об этом, значит, я упомянул это понятие нечаянно, если же я только прикидываюсь, что не помню, то все равно не скажу ему ничего и буду вести с ним свою игру. Вопрос о железном правиле был для него закрыт. Если его интерес не угас и он хочет меня разоблачить, ему придется сделать новый заход.

Проводив меня до двери, он сказал, что приглашает меня на семинар. Неужели это и есть новый заход?

— Семинар проводится в первую неделю января, буду рад, если вы поедете с нами.

— С удовольствием.

— Для того чтобы окончательно договориться, мы встретимся в начале декабря, я вас заранее оповещу. Об этом приглашении никому не говорите. Чтобы не было лишних обид.

Барбаре я сказал по телефону, что вернусь в начале декабря, сразу после встречи по подготовке семинара. Она надолго замолчала, я даже спросил, слышит ли она меня.

— В январе ты снова хочешь туда поехать?

— Всего на неделю. Ведь школьные занятия у тебя начнутся седьмого числа. Я улечу за день до этого, в последний день каникул, ты все равно в этот день будешь готовиться к школе.

Она снова замолчала.

— Барбара, алло, Барбара!

— Что ты хочешь обнаружить за неделю, если ничего не откопал за три месяца? А если ты ничего не найдешь за эту неделю, не решишь ли ты еще остаться на месяц-другой?

— Нет, это будет последняя неделя.

— Откуда ты знаешь? Если ты не знаешь, что тебе надо, то не поймешь этого и тогда, когда найдешь.

— Я тебя люблю.

— Петер?

— Да, Барбара.

— Возвращайся тогда, когда ты сможешь вернуться по-настоящему.

8

Переубедить ее я не смог.

— Приезжай, конечно, приезжай, если хочешь. Я буду рада, если ты приедешь. Но если ты собираешься потом снова уехать, то лучше уж оставайся там.

— Может быть, лучше, если…

— Для меня лучше так. Если не можешь принять решение, не принимай. Но мне не нужен муж, который не может сделать выбор, слышишь? Мне нужен муж, который выберет меня, а не какую-то идею, за которой он будет гоняться по свету, не зная даже, в чем она состоит. Мне нужен муж, который будет рядом со мной и останется дома.

Она говорила все громче.

— И пожалуйста, прекрати мне названивать каждый день и говорить одно и то же.

— Барбара, мы вместе встретим Рождество, вместе начнем новый год, Барбара, я уеду всего на неделю, ты ведь тоже уезжала на неделю, Барбара, ты не можешь меня прогнать, квартира ведь и твоя, и моя, Барбара…

— Как все это гнусно!

Она положила трубку.

Через несколько часов она позвонила снова:

— Не хочу, чтобы последнее, что ты от меня услышал, были эти слова. Я на тебя не в обиде, ты такой, какой есть. И можешь не бояться, я не сорвусь и не спутаюсь с первым встречным. Возможно, все наладится, когда ты вернешься, в январе ли, в феврале или когда еще. Но перестань мне звонить, не причиняй мне боль. И возвращайся только тогда, когда надумаешь вернуться окончательно. Ладно?

Мы всегда созванивались перед тем, как ей лечь спать. Для нее это была полночь или час ночи, а для меня шесть или семь часов вечера, и, если погода была сносная, я после звонка еще успевал пробежаться по парку. От дома, в котором я жил на уровне 127-й улицы, дорога сначала шла в гору, потом мимо мемориала генерала Улисса С. Гранта, через Риверсайд-парк, потом по лесистой дорожке до 96-й улицы, а потом по широкому променаду в обратном направлении. В конце пробежки я переводил дух на огромной террасе, под которой когда-то находился вокзал. Я смотрел на Гудзон, на корабли, дома, скалы и небольшие рощицы на другом берегу, на раскаленный солнечный шар, закатывавшийся за горизонт, на вечернюю звезду на темно-синем небе. Для меня это было место, куда меня влекло душевное беспокойство. Уходящие корабли, иногда стук колес поезда, проезжавшего по путям закрытой теперь станции, а еще не прерывающаяся цепочка летящих по небу самолетов — все это звало меня в путь, то ли на родину, то ли в ином, неведомом направлении.