Книга Половина желтого солнца - Нгози Адичи Чимаманда

20

Оланна сидела напротив матери в гостиной наверху. Эту гостиную мать называла дамской — здесь она принимала подруг, здесь они смеялись, называли друг друга «картинка», «золотце», «сокровище» и сплетничали: чей сын развлекается с девицами в Лондоне, пока его ровесники строят дома на земле отцов, кто купил местное кружево и выдает за последнюю новинку из Европы, кто пытается отбить мужа у такой-то, кто привез из Милана дорогую мебель. На сей раз, однако, в комнате было тихо. Мать, сжимая в одной руке бокал тоника, а в другой — платок, со слезами рассказывала Оланне о любовнице отца.

— Он купил ей дом в Икедже! На той самой улице, где живет моя подруга.

Оланна смотрела, как мать осторожно промокает глаза. Платок, похоже, атласный, таким слезы не осушишь.

— Ты с ним говорила? — спросила Оланна.

— Gwa уа gini? Что я скажу? — Мать поставила бокал, так и не отпив ни глотка с тех пор, как служанка принесла его на серебряном подносе. — Не о чем говорить. Просто хотела, чтобы ты знала, что происходит. Пусть не думает, что я буду страдать молча.

— Я с ним поговорю, мама.

Именно этого обещания и ждала от нее мать. Оланна прилетела из Лондона только вчера, а свет надежды, забрезживший после визита к гинекологу в Кенсингтоне, успел померкнуть. Оланна уже не помнила той радости, которая затеплилась в ней, когда доктор сказал, что она здорова и нужно лишь — он подмигнул — почаще стараться. Она мечтала вернуться в Нсукку.

— Представить противно, в какой грязи он эту шлюху откопал, — бормотала мать, комкая платок. — Овца из глухомани. Йоруба-деревенщина с двумя детьми от разных отцов. Говорят, еще и старуха, и уродина.

Оланна поднялась. Не все ли равно, как выглядит та женщина? Отец и сам старый урод. Больше всего мать волновало, конечно же, не наличие любовницы, а как он мог купить ей дом в районе, где обитает весь лагосский высший свет?

— Может, дождемся приезда Кайнене, пусть она с ним поговорит, нне? — Мать снова промокнула глаза.

— Я обещала, значит, сама поговорю, мама.

Но вечером, зайдя к отцу в комнату, Оланна поняла, что мать была права. У Кайнене вышло бы лучше. Уверенная в себе, острая на язык Кайнене не мучилась бы, подбирая слова, не испытывала бы неловкости и беспомощности.

— Папа…

Оланна закрыла за собой дверь. Отец сидел за письменным столом, на стуле из темного дерева с прямой спинкой. На минуту Оланна попыталась представить, что это за женщина, о чем она может разговаривать с отцом.

— Папа… — повторила Оланна и перешла на английский. На английском проще говорить сухо и отчужденно. — Имей уважение к моей матери.

Совсем не так собиралась она начать разговор. Сказав «моя мать», она сделала отца лишним, посторонним, о ком уже не скажешь «мой отец».

Отец скрестил руки на груди.

— Ты связался с… этой женщиной, купил ей дом по соседству с друзьями моей матери — это неуважение, — продолжала Оланна. — Ты ездишь туда с работы, твой шофер ставит машину перед домом, на виду у всех. Тебе не стыдно? Это пощечина моей матери.

Отец опустил глаза — глаза человека, который потерял себя в жизни.

— Я не стану учить тебя, что ты должен сделать, однако что-то сделать ты обязан. Моя мать несчастна.

Слово «обязан» Оланна произнесла с нажимом. Никогда еще ей не приходилось разговаривать с отцом в подобном тоне, они вообще мало о чем говорили. Так они и смотрели друг на друга — сказать было нечего.

— Я понял, — отвечал отец тихо, заговорщицки, как будто Оланна дала ему добро на измену, лишь попросила впредь не попадаться.

Оланна разозлилась. Может быть, именно так и следовало понимать ее слова, и все же было неприятно. Оланна обвела взглядом комнату, и широкая отцовская кровать показалась ей вдруг незнакомой; она прежде не замечала ни отливавшего золотом атласного одеяла, ни причудливых витых ручек комода. Даже сам отец казался ей чужим — тучным незнакомцем. Оланне стало жаль и его, и мать, и себя, и Кайнене. Как вышло, что все они чужие люди и связывает их только общая фамилия.

— Я подумаю, как исправить дело, — добавил отец. Он поднялся и шагнул к Оланне. — Спасибо, ola m.

Оланна так и не поняла, за что он ее поблагодарил, почему назвал золотцем, — так он ее называл только в детстве, и сейчас это слово прозвучало с напускной торжественностью. Она повернулась и вышла из комнаты.

На другое утро, услышав крик матери: «Ничтожество! Болван!» — Оланна со всех ног бросилась по лестнице вниз. Ей представилось, что родители дерутся, что мать хватает отца за грудки, по примеру всех обманутых жен. Крики неслись из кухни. Оланна остановилась в дверях. Перед матерью стоял на коленях человек, с мольбой простирая руки.

— Прошу вас, мадам, прошу…

Мать обратилась к дворецкому Максвеллу, стоявшему в стороне:

— Видишь? Он думает, мы его наняли, чтоб он нас грабил средь бела дня?

— Нет, мэм, — отвечал Максвелл.

Мать вновь повернулась к человеку на коленях:

— Так вот чем ты занимался с самого начала, ничтожество? Пришел сюда воровать?

— Прошу вас, мадам, прошу! Богом заклинаю!

— Мама, в чем дело? — спросила Оланна.

Мать оглянулась:

— Ах, нне, ты уже встала?

— В чем дело?

— Эта скотина!.. И месяца не прослужил, а уже тащит все, что плохо лежит. Вот как ты платишь за то, что тебя взяли на работу! — гаркнула она на слугу.

— Да что он сделал, мама?

— Пойдем покажу. — Мать вывела Оланну на задний двор, к дереву манго и велосипеду под ним. Рядом валялась упавшая с багажника сумка, из нее просыпался на землю рис. — Стащил рис и собрался домой! К счастью, сумка упала! Кто знает, сколько всего он еще украл? Теперь понятно, куда делись мои ожерелья.

— Прошу вас, поговорите с мадам! Дьявол меня попутал! — Слуга с мольбой протягивал руки к Оланне. — Прошу, заступитесь за меня.

Оланна отвернулась, чтобы не видеть морщинистого лица слуги, глаз с пожелтевшими белками; он оказался старше, чем она думала сначала, — хорошо за шестьдесят.

— Встаньте, — велела она.

Старик в нерешительности глянул на мать Оланны.

— Встаньте, я сказала! — Оланна не собиралась повышать голос, но вышло резковато.

Старик поднялся на ноги, сконфуженно опустил глаза.

— Мама, если ты решила его уволить — увольняй, и пусть идет. Бог с ним, — сказала Оланна.

Старик вздохнул, будто ожидал от нее совсем другого. Удивилась и мать, глянула на Оланну, на старика, на Максвелла. Уронила руку, упертую в бок.

— Даю тебе последнюю возможность исправиться, только ничего в этом доме не трогай без спросу. Слышишь?