Книга Завещание поручика Зайончковского - Мариэтта Чудакова

Пелагея Ивановна все внимание обратила на Славика, почему-то выделив его изо всех. Она предлагала подать ему на руки прямо тут, из ковшика, что и было сделано.

– Устал-то, небось, как! – приговаривала она, протягивая чистое полотенце. – На мотоцикле – это тебе не на машине… Руки-то, небось, совсем немые!

Славик не возражал.

А Женя молча переводила глаза со Славика на Скина, будто ожидая каких-то совсем необычных деталей происходившего.

И они не замедлили.

Две машины одна за другой подъехали к открытой калитке. Одновременно раскрылись все восемь дверец, и вышла целая толпа мужчин. Один из них был почти на голову выше остальных.

– Папа! – пронзительно крикнула Женя и бросилась к нему.

А Тося кинулась за ней с громким лаем, так как совершенно не знала того человека, к груди которого прижалась Женя, успев, правда крикнуть Тосе: «Свой!» После чего Тося со спокойной душой улеглась тут же, у ног обоих.

Осинкин молча гладил дочку, а она рыдала, прижимаясь к нему, уже не видя никого и ничего вокруг, – и не могла остановиться.

И все вокруг них стояли и молчали.

Пелагея Ивановна, само собой разумеется, утирала глаза передником.

– Папочка, – повторяла Женя, – папочка!.. Меня хотели убить!..

Глава 54«Перо мое вяло…»

Артем Сретенский больше недели назад подал заявление об отмене приговора Олегу Сумарокову и возобновлении производства по уголовному делу об убийстве в селе Оглухине – «ввиду вновь открывшихся обстоятельств». Оно было тут же на месте поддержано прокурором Сибирского округа. Прокурор Заровнятных более чем полно владел информацией об этих новых обстоятельствах.

Новое следствие проведено было – под его надзором – в рекордно короткий срок. И при этом очень грамотно, что заставило многих припомнить поговорку: «Можем, когда хотим!». Зафиксировали – по двум новым свидетельским показаниям – алиби осужденного. Затем – неверную экспертную оценку вещественных доказательств. И наконец – неопровержимые свидетельства вины в действиях трех новых лиц, подозреваемых в убийстве. Одной из них была несовершеннолетняя москвичка. Она была задержана, находилась в московском следственном изоляторе – как подозреваемая в совершении тяжкого преступления – и уже начала давать показания в присутствии ее классной руководительницы, находящейся в полном ошеломлении. Сретенский рассказывал, пожимая плечами, что отец подследственной отказался быть ее законным представителем, а мать не могла по своему почти невменяемому состоянию. И эту функцию взял на себя двоюродный брат матери, специально для этого приехавший из Краснодара.

А потом в Курганском областном суде было назначено новое судебное заседание. Туда должны были привезти из Потьмы Олега Сумарокова.

Обо всем этом только что узнали по мобильнику Том и Женя.

А в поселке Эликманар Чемальского района Республики Алтай события между тем развивались следующим образом.

Василий четко объяснил Александру Осинкину, что ему придется задержаться в Горно-Алтайске, пока не завершится первый хотя бы этап стадии дознания. Результатом должно быть обвинение двух задержанных в покушении на убийство. На вопрос Осинкина – да будут ли еще такие отморозки давать показания? – Василий только засмеялся:

– Будут! Еще как будут! Проситься будут в камеру! Приговора ждать как манны небесной!

И увидев некоторое недоумение, пояснил:

– Заказ-то они не выполнили! А небось аванс брали – и потратили. За эти дела в их кругах наказывают. И в колонии достать могут. Они теперь дрожать везде будут. В камере им сейчас в сто раз спокойней, чем на свободе. Если в несознанку пойдут – я им тут же говорю: «Отпускаю – вывожу за ворота без конвоя». Тут же опомнятся!

Осинкин уже сообщил своему американскому коллеге Флауэрсу – начав разговор, разумеется, с горячей ему благодарности, – что киллеры находятся под арестом. И тот обещал всячески способствовать следствию новой информацией – очень надеялся узнать имена заказчиков. Он брался также незамедлительно сообщить калифорнийскому нотариусу о самом существовании в России, а также о постоянном адресе той самой барышни, которая по завещанию Петра Андреевича Зайончковского является законной наследницей его состояния.

Сама Женя, узнав о всей подоплеке дела, пришла, разумеется, в полное изумление.

А отец пояснил ей ситуацию в духе семьи Осинкиных:

– Эти деньги, если действительно удастся их получить, сколько бы их ни было, будут принадлежать тебе лично. Ты будешь распоряжаться ими по собственному усмотрению. Мы с мамой будем рады быть твоими советчиками, консультантами – не более.

И Женя тут же сказала:

– Если правда появятся какие-то большие деньги, тогда ведь можно будет действительно что-то сделать – правда, пап? – для многих детей… Здесь, в Эликманаре, еще есть отделение детского туберкулезного санатория – для детей от году до семи… Им очень тесно в старых помещениях. А многие – из здешнего Дома ребенка. Родителей у них нет. Надо же их вылечить – пока маленькие, пока не заболели сильно… А у начальства местного денег на них нет. Они хотят не расширять санаторий, а сокращать, даже, говорят, вовсе закрыть. Если бы построить маленький хотя бы домик – для детей от году до трех!.. Леша и Саня говорили, что местные «афганцы» помогут…

– В России сегодня все возможно – и очень злое, и самое лучшее, – отвечал ей отец. – Очень много можно сделать хорошего – при наличии доброй воли, упорства и терпения. Никому не верь, что ничего не возможно. Но вообще-то – мне кажется, ты сможешь что-то сделать, помимо всего этого, и для себя лично. Не вижу в этом ничего дурного. Петр Андреевич, исходя из того, что я о нем знаю, несомненно, одобрил бы это.

– Тогда… Тогда, папа, я хотела бы куда-нибудь съездить…

– Не наездилась еще? – не удержался отец.

– В Америку… Или в Париж… – говорила Женя мечтательно. – Или во Флоренцию и Венецию… Увидеть мир… Но это – потом. Когда, папа, удастся здесь хоть что-то сделать. Пока я еще не заслужила такой красивой жизни.

Осинкин слушал, внутренне волнуясь. Какие перемены за такое недолгое время! Какие мысли, какие чувства… Если бы их слушал кто-то третий, нашел бы ее рассуждения выспренними. Но он знал свою девочку как никто. Он знал, что здесь нет ни капли наигрыша, неискренности, старания казаться лучше, чем ты есть. Просто стремительно взрослела душа. Юная телесная оболочка не поспевала за ней, да и ум, конечно, тоже.

– Да, циникам нашим не понять, – пробормотал Осинкин про себя.

Но Женя расслышала.

– Пап, я как раз давно тебя хотела спросить – а что такое циник?

В этот самый момент Тося, лежавшая все время разговора у ног Жени, вскочила сначала на все четыре лапы, а потом на две задние, а обе передние положила на плечи Александру Осинкину.