Книга Реки Лондона - Бен Ааронович

Я поймал машину и доехал до станции «Свисс Коттедж». Спустился и сел на поезд в сторону центра. Я сомневался, что у леди Тай было намерение вести слежку в метро, — как и слуги, способные на это. А то, что мой телефон взорвался, было даже в какой-то мере хорошо — теперь его нельзя выкрасть, как и любое устройство слежения, которое она (допустим) успела на меня прицепить. Я вовсе не страдаю паранойей — просто такие штуки можно запросто купить по Интернету.

Когда я сел в поезд, час пик достиг апогея. Наполненность вагона колебалась где-то между глобальным отсутствием личного пространства и положением селедок в бочке. Заметив, что пассажиры начинают на меня коситься, я отошел в конец вагона и встал там спиной к межвагонной двери. Я представлял собой зрелище непонятное и противоречивое: с одной стороны, строгий костюм и уверенность на лице, а с другой — явные следы драки, а также, несомненно, смешанное происхождение. Неправда, что лондонцы в метро не обращают друг на друга никакого внимания. На самом деле мы очень остро воспринимаем присутствие друг друга и постоянно прокручиваем в головах вероятные сценарии развития событий и собственной на них реакции. А вдруг этот парень — симпатичный, хоть и цветной, — попросит у меня денег? Давать или нет? А если он скажет что-нибудь забавное, что делать? Пошутить в ответ, смущенно улыбнуться или грубо расхохотаться? Может, его побили в драке — нужна ли ему помощь? Если я помогу ему — будет ли это мне чем-то грозить, станет ли приключением, вовлечет ли в головокружительный межрасовый роман? Не опоздаю ли я на ужин? А если он с криком «Аллах акбар!» распахнет пиджак — успею ли добежать до противоположного конца вагона?

Каждый из нас постоянно измышляет безопасные и падежные способы сохранить мир и покой в данное время, в данном отдельно взятом вагоне и думает: «Дай боже нормально доехать до дома». Люди за шестьдесят называют это «правилами хорошего тона». Придуманы они для того, чтобы мы не поубивали друг друга. Это как в случае с вестигиями — их не ощущаешь постоянно, однако бессознательно ведешь себя таким образом, чтобы подстроиться под магию, которая копится вокруг тебя. Как я понял, именно это обеспечивает призракам возможность существования: они живут за счет вестигиев, подобно тому как светодиодные фонарики работают на мощных батарейках. И рассеиваются, когда те заканчивают действовать. Я вспомнил дом в Пэрли, где мы расправились с вампирами, — там все было мертво. Найтингейл говорил, что вампиры были обычными людьми до того, как подверглись «воздействию». Как и какому — никто не знает. Когда это случилось, они принялись высасывать магию из любых потенциальных источников, включая вестигии, в пределах досягаемости.

— Но этого недостаточно, чтобы поддерживать жизнь, — объяснял наставник. — Поэтому они вечно в поиске новой магии, которую можно поглотить.

Исаак Ньютон полагал, что лучше всего для этой цели подходят люди. Но магию нельзя отнять у живого существа, хоть сколько-нибудь более высокоорганизованного, чем, например, слизевик. Разве только в момент смерти — но даже и это очень трудно сделать. Я тогда задал Найтиигейлу логичный вопрос: зачем вампиры пьют кровь? Он ответил, что этого никто не знает. Я спросил, почему никто не пытался выяснить это опытным путем, и Найтингейл очень странно посмотрел на меня.

— Опыты проводились, — сдавленно проговорил он после долгой паузы. — Во время войны. Но их результаты были признаны противоречащими этике, и все данные по этим исследованиям засекретили.

— Мы собирались использовать вампиров, чтобы выиграть войну? — спросил я. И поразился — лицо Найтипгейла исказила самая настоящая мука вперемешку с гневом.

— Нет, — резко ответил он. И добавил, уже мягче: — Не мы. Немцы.

Если кто-то говорит вам, что куда-то лучше не соваться, — стоит послушать совета и действительно не соваться.

Genii locorum, вроде Беверли, Оксли и прочих неблагополучных отпрысков Темзы, тоже являются в определенном смысле живыми существами и тоже черпают силы из окружающей среды. Бартоломью и Полидори были единодушны во мнении, что этих существ питает «все великое многообразие жизни и магии, сущее в их владениях». Это, конечно, вызывало у меня некоторые сомнения, однако я был абсолютно уверен, что они живут в симбиозе со всем живым в своих «владениях». В то время как вампиры, напротив, — несомненные паразиты. А что, если призраки тоже так могут? Если Николас Уоллпенни был симбиотической сущностью, в какой-то мере частью вестигиев, которые ему сопутствовали и из которых он черпал силу, то выходец вполне мог представлять из себя паразита. Призрака-вампира. Это объясняло бы, почему мозги его жертв выглядят как сморщенная цветная капуста, — он вытянул из них магию.

Соответственно, мой ритуал с использованием калькуляторов в качестве жертвенных источников магии только раздразнил аппетит Генри Пайка. Но я подумал вот о чем: нельзя ли приманить выходца, распространяя магию вокруг, — как выбрасывают за борт наживку при ловле акул? К моменту, когда поезд остановился на станции «Бейкер-стрит», у меня в голове уже вызревал план.

Метро — отличное место для подобных умозрительных открытий. Потому что без них вы будете изнывать от скуки, если только у вас с собой нет чего-нибудь почитать.

На этот раз мне даже не пришлось показывать в Вестминстерском морге свое удостоверение. Охрана на входе и так пропустила меня. Найтингейл ждал в раздевалке. Переодеваясь, я в общих чертах рассказывал ему о своей встрече с Тайберн.

— Боже, какие они дети, — вздохнул Найтингейл. — Всегда-то их не устраивает положение вещей.

— А как вам удалось спасти слепого? — спросил я.

— Они, знаете ли, не слепые, — пояснил наставник, — они люди с нарушениями зрения. Одна очень энергичная юная леди мне довольно долго и убедительно это доказывала, пока мы ждали в приемном покое.

— Так как же вы спасли этого человека с нарушенным зрением?

— Если бы «мы», — покачал головой Найтингейл. — Это заслуга его собаки-поводыря. Когда начался процесс секвестра…

— Секвестра? — переспросил я.

Выяснилось, что этот термин вывел доктор Валид: он так называл то, что происходит, когда выходец овладевает своей жертвой. В юриспруденции это слово означает процесс конфискации имущества человека в счет уплаты его долгов или же если признано, что это имущество нажито преступным путем. В нашем же случае конфискуемым имуществом являлось тело жертвы.

— Так вот, когда секвестр начался, — продолжал Найтингейл, — собака-поводырь — кажется, по кличке Малькольм — буквально взбесилась и потащила потенциальную жертву прочь. Подчиненные инспектора Сивелла как раз были в этом районе, следили за порядком во время сбора пожертвований. И один из них вовремя вмешался, не позволив нашему бедному Панчу догнать слепого.

— Еще одна победа полиции, ведомой рациональным началом?

— Именно, — ответил Найтингейл. — Это была ваша приятельница, констебль Мэй. Она первой прибыла на место происшествия.

— Лесли? Вряд ли она была в восторге, — заметил я.