Книга Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

Было больше десяти вечера, дождь все не прекращался. У меня пропало желание дожидаться очередного товарного поезда — усталость валила с ног.

— Поищем место для ночлега, — предложил я, и юноша согласился.

На запасных путях мы нашли отслужившие свой век, прогнившие товарные вагоны, в которых валялись старые газеты, солома, отвратительно воняло разной дрянью, а стены покрывал белесый грибковый налет. Среди этого мусора мы и улеглись. Я застегнулся на все пуговицы — не только от холода, но и в целях безопасности — и вытянулся в полный рост. Сначала места было достаточно, однако ночью приходили все новые люди, с грохотом открывали дверь, бродили взад-вперед по вагону, громко обсуждая, где лучше лечь. Я слышал их топот до тех пор, пока вагон не набился под завязку, и пришедшие позже, открыв дверь, убеждались, что мест нет, и проходили мимо. Спать или просто дремать было невозможно — вокруг стонали, кашляли, ворчали, испускали зловонные газы, шуршали бумагой и соломой, словно проявляя скрытое недовольство. Сон наконец сморил меня, но продолжался недолго: ко мне стал настойчиво прижиматься сосед. Вначале я решил, что делает он это неосознанно, по привычке спать ночью вдвоем, и отодвинулся, но тот тут же прижался снова. Он долго возился, расстегивая брюки, как бы случайно коснулся крайней плотью моей руки, а затем стал решительно направлять мои пальцы. Мужчина так крепко вцепился в мое запястье, что я не мог высвободить руку и стукнул его головой о стену. Дерево было таким трухлявым, что боли он не почувствовал, но все же отпустил меня, насмешливо сказав:

— Не поднимай шума. — И откатился в сторону.

Я сел, решив, что в противном случае он может повторить попытку. Кстати, он действительно на что-то надеялся, поскольку с дрожью в голосе затеял разговор о нечистоплотности женщин. Услышав это, я, придерживаясь за стенку и перешагивая через раскинувшиеся тела, направился туда, где спал Стоуни. Ночь была ужасная: дождь барабанил сначала по одной стене, потом по другой, — и казалось, забивают ящик или сколачивают клетку для птиц. Мне было неуютно, тоскливо, словно больному животному, сердце томилось в груди — не из-за спазма, его я не ощущал, а из-за абсолютного несчастья.

Я лег рядом со Стоуни. Тот приподнялся, узнал меня и тут же вновь заснул. Было зябко, а к утру особенно похолодало. Во сне мы непроизвольно прижались друг к другу, соприкоснулись заросшими щетиной лицами, укололись и отодвинулись. Но в конце концов холод заставил отступить от приличий — нас трясло, и мы вновь прильнули друг к другу. Я снял пальто, накрыл обоих, но и тогда дрожь не оставила нас.

Жившая неподалеку семья обходчика держала петуха, обладавшего таким мощным инстинктом или темпераментом, что кукарекал даже в сырую погоду. Мы услышали это утреннее приветствие и вышли наружу. Неужели начало дня может быть таким? С неба лило; облака бежали легко, как струящийся дым, и сквозь них пробивалось что-то розовое. Отблеск солнца или железнодорожные огни? Мы вошли в здание вокзала, где возле печи с раскаленной докрасна дверцей можно было согреться. От жара наши лица пылали.

— Купи мне чашечку кофе, — попросил Стоуни.

До Чикаго пришлось добираться пять дней, поскольку я по ошибке сел в поезд на Детройт. Путевой обходчик сказал нам, что скоро прибудет состав на Толедо, и я решил им воспользоваться. Стоуни пошел со мной. Казалось, нам повезло. В столь ранний час товарняк оказался практически пустым. В вагоне, кроме нас, никого не было. В последний раз в нем, вероятно, перевозили мебель: пол устилала мягкая стружка, и мы в ней прекрасно выспались.

Я проснулся, когда солнце стояло высоко, и решил, что уже полдень. В таком случае Толедо мы миновали и теперь ехали по Индиане. Но во время поездки с Джо Горманом я не видел в этих местах ни дубовых рощ, ни ферм, ни редких стад. Пустой состав шел очень быстро, прямо летел. У переезда я заметил автомобиль с мичиганским номером.

— Должно быть, поезд идет в Детройт, мы проехали Толедо, — сказал я.

Поскольку солнце переместилось к югу и стояло позади нас, а не по левую руку, выходило, что мы едем на север. О том, чтобы сойти, не было и речи. Я сидел, свесив ноги в открытую дверь, измученный, жаждущий и голодный, бездумно глядя на летящие предо мной вспаханные поля, готовые для посева, дубовые рощи с редкими, чудом сохранившимися с осени отливавшимися темной бронзой листьями, а за всем этим вставал огромный мир, плыли красивые облака и угадывалась потрясающая, горящая огнями Канада.

Короткий день близился к концу; деревья и пни затянул сумрак. Города становились все более индустриальными, мимо проносились фабрики, железнодорожные цистерны, вагоны-рефрижераторы. Странно, но меня почему-то уже не тревожило, что я нахожусь в сотнях миль от основного пути и в карманах позвякивает лишь мелочь, в сумме едва составляющая доллар. Кружила голову эта поездка в полумраке, на стыке зимы и весны, смешавшая ничтожное и возвышенное; состав ходил ходуном; стальные, ржавые, кровавые краски сменяли друг друга в небе.

Ветер унес вдаль фабричный дым, а мы уже въехали в городские промышленные окраины — пустошь, кладбище, свалка, металлические конструкции, горы порванных шин и пепел, шевелящийся как гребешки волн впереди парохода. Картонные коробки Гувервиля[132], огни, напоминающие о бедствиях и войнах, — апофеоз всех грабежей, в том числе и московских пожаров при Наполеоне. Состав со скрежетом остановился; мы выпрыгнули из вагона, но, когда переходили пути, кто-то схватил нас за плечи и наградил хорошими пинками в зад. Это был дорожный полицейский в стетсоне и с пистолетом; его лицо любителя виски было красным словно зимнее яблоко, в уголках рта выступила пена. Он орал как сумасшедший:

— В следующий раз я пристрелю вас к чертовой матери!

Мы резво бросились прочь, а он запустил нам вслед камнем. Так и подмывало дождаться конца его дежурства и придушить подлеца.

Однако мы неслись, перепрыгивая через рельсы и стараясь не попасть под колеса неожиданно вынырнувшего из темноты в клубах пара, маневрирующего локомотива. Уголь гремел в разгрузочной воронке и со стуком падал на землю. Мы продолжали бежать, и гнев мой постепенно утих.

Из указателя на шоссе мы узнали, что находимся в двадцати милях от Детройта. В это время к нам подошел мужчина с волчьим взглядом, ехавший с нами в угольном полувагоне из Кливленда. Даже в темноте я узнал его. Похоже, он просто шатался по окрестностям без всякой цели.

— У меня остался бакс на дорогу до Чикаго — надо бы пожевать, — сказал я коротышке Стоуни.

— Придержи денежки, постараюсь что-нибудь выклянчить, — ответил тот. Обойдя несколько магазинов, он принес несколько черствых булочек с джемом.

На грузовике, груженном стальными листами, мы, все трое, доехали до города. Было холодно, и пришлось залезть под брезент. На подъеме грузовик еле тащился, и с остановками мы добирались несколько часов. Стоуни спал. Казавшийся опасным Волк, похоже, ничего не замышлял против нас и был всего лишь попутчиком. Когда грузовик тронулся, он стал мне рассказывать, в какой ужасный город мы едем, с подлыми копами и трудной жизнью — сам он там не был, но люди говорили.