Книга День гнева - Артуро Перес-Реверте

— Сволочь! — кричит этот малый. — Да здравствует Фернандо Седьмой!

Все последующее происходит неожиданно и с чрезвычайной стремительностью. Канонир у пушки сам, без приказа — то ли в смятении чувств не соображая, что делает, то ли, наоборот, действуя осознанно, на свой страх и риск, — прикладывает дымящийся пальник к насаленной затравке на оконечности орудия. Отдача отбрасывает назад громоподобно рявкнувшую пушку, а россыпь пуль, просвистев совсем рядом с французским майором и испанскими офицерами, прорубает широкую кровавую брешь в неподвижной и беззащитной колонне. В единый многоголосый крик растерянных испанцев, ошеломленных французов вплетаются вопли раненых, корчащихся на земле в крови и ошметках человеческого мяса. Ломая строй, французы бросаются назад. Стряхнув с себя оцепенение, Франсиско Уэртас, а за ним и все остальные, вскидывает ружье, в упор стреляет в мечущихся врагов, а потом, в грохоте пальбы, слышит, как капитан Даоис кричит: «Прекратить огонь!» — но тщетно: его приказ никто не исполняет. Капитан Веларде, обнажив саблю, подбегает к Монтолону и предлагает ему и его офицерам сдаться. Полуоглушенный выстрелом, грянувшим так близко, что опалил ему одежду, француз, стоя на коленях, видит перед самыми глазами сверкающее острие — и поднимает руки, так до конца и не понимая, что происходит, а его офицеры, трубач и переводчик следуют его примеру. То же самое делают и солдаты, составлявшие авангард штурмовой колонны и потому не успевшие броситься прочь по улицам Сан-Хосе и Сан-Педро. Они бросают ружья наземь, поднимают руки, прося пощады, меж тем как толпа горожан, артиллеристов и волонтеров тесно обступает их, окружает со всех сторон, наставив штыки, подталкивая пинками и прикладами, и под ликующие крики и здравицы Испании, королю Фердинанду и Пречистой Деве уводит за ограду парка, облепленную, как и все окна, заборы и решетка монастыря, гроздьями военных и штатских, которые рукоплещут и радостно горланят, празднуя нежданную победу. Только тогда Франсиско Уэртас, вместе с доном Курро и печатником Гомесом Пастраной потрясающий воздетым на ружье окровавленным французским кивером, осознает наконец всю немыслимую грандиозность случившегося. В одно мгновение защитники парка взяли в плен сотню французов во главе с их командиром и еще несколькими офицерами. И потому так поражает его отсутствующий вид капитана Луиса Даоиса, который задумчиво и неподвижно стоит посреди этого столпотворения, странно противореча всеобщему ликованию своим угрюмым лицом — столь мертвенно-бледным, словно у самых ног его сию минуту ударила молния.

7

С часа дня над центром Мадрида висит зловещая тишина. Вокруг Пуэрта-дель-Соль и Пласа-Майор слышатся лишь одиночные выстрелы да шаги французских патрулей, расхаживающих взад-вперед, то и дело вскидывающих ружья во всех направлениях. Императорские войска заняли все крупные проспекты и главные площади города, сопротивление же им оказывают горожане, которые разрозненными кучками и поодиночке ищут где-нибудь укрытия и стучат в двери, — но те остаются заперты. Жильцы, притаясь за шторами и ставнями или, кто посмелей, прижавшись к стенам в подъездах и подворотнях, видят, как французы ведут по улицам вереницы пленных. Вот по улице Миланесес несколько вольтижеров гонят, подталкивая ударами прикладов, троих со скрученными за спиной руками. В одном ювелир Мануэль Арнаэс, который, несмотря на мольбы жены, стоит в дверях своей лавки, узнает Хулиана Техедора де ла Торре, тоже хозяина магазина на улице Аточа.

— Хулиан! Куда тебя ведут?!

Конвойные кричат ювелиру, чтоб не смел трогаться с места, а один даже грозит ему ружьем. Арнаэс видит, как Техедор поворачивается, показывая связанные руки, и возводит глаза к небу, всем видом своим демонстрируя покорность судьбе. Позднее ювелир узнает, что Техедор, дравшийся на улицах вместе со своими приказчиками и подмастерьями, попал в плен на Пласа-Майор. Одной веревкой с ним связан Лоренсо Домингес, шорник с площади Матуте.

Третьего в цепочке зовут Мануэль Антолин Феррер, и он служит помощником садовника в загородной королевской резиденции во Флориде, откуда вчера и прибыл в столицу для участия в готовящихся волнениях. Человек он коренастый и дюжий, и природная сила пригодилась ему в стычках на Пласа-Майор, на Пуэрта-дель-Соль и у здания кортесов, где он получил контузию и был схвачен французами. Упрямо набычившись, хмуро сдвинув брови, опустив голову — правый глаз заплывает кровоподтеком от удара прикладом, — он молча идет вслед за товарищами по несчастью и гадает, какая судьба его ждет. Впрочем, душу ему греет то, что он собственноручно зарезал навахой двух французских солдат.

* * *

Нечто подобное происходит и на других улицах. Французы продолжают забивать пленными подвалы Буэн-Ретиро и домов на Калье-Майор. Под ступенями собора Сан-Фелипе их набралось уже больше полутора десятков, когда прикладами вталкивают к ним неаполитанца Бартоломе Печирелли-и-Фалькони, 22 лет, служащего во дворце маркиза Серральбо на улице Седасерос. Именно оттуда вышел он поутру вместе с другой челядью бить лягушатников, которые схватили его, когда были подавлены последние очаги сопротивления на Пласа-Майор.

Неподалеку, на площади Санто-Доминго, еще один пикет императорских войск ведет связанных Антонио Масиаса де Гамасо, 62 лет, проживающего на улице Толедо, дворцового конюшего Хуана Антонио Алисеса, каретника Франсиско Эскобара Молину, бандерильеро Габриэля Лопеса, попавших в плен в ходе последних столкновений. Стоя в дверях королевских конюшен, Лоренсо Гонсалес видит, как от Санта-Марии несколько гренадер ведут в числе прочих и его приятеля — Мигеля Гомеса Моралеса: часа три назад тот с ним вместе наблюдал расстрел на дворцовой площади и после этого, не в силах стерпеть такое, пошел сражаться на Пласа-Майор. Проходя со связанными руками мимо Гонсалеса, он кричит ему:

— Сделай что-нибудь, дружище! Помоги! Эти скоты расстреляют нас!

Сознавая свое бессилие, конюх видит, как французский капрал звонкой оплеухой заставляет Моралеса замолчать.

* * *

Той же дорогой следует еще одна вереница пленных, среди которых — Доминго Бранья Кальбин с королевской таможни и Франсиско Бермудес Лопес. Оба они относятся к числу тех, кто отважно сражался на мадридских улицах, а о постигшей их судьбе имеется множество свидетельских показаний, подробных и точных. Астуриец Бранья, 44 лет, выказывая отменное мужество, дрался в рукопашной возле Главного госпиталя. Что же касается Франсиско Бермудеса, жившего на улице Сан-Бернардо, то он при самом начале возмущения вышел из дому с собственным карабином и все утро сражался в самой гуще схватки — «с беспримерной храбростью», как отмечают очевидцы, — и был схвачен лишь после того, как получил рану, вконец выбился из сил, но, окруженный врагами, так и не выпустил из рук свой карабин. Антонио Сане, привратник одного из правительственных зданий, видел, как его провели мимо, в сторону Санта-Марии. Несколько позднее со своего балкона на улице Нуэва и Хулиана Гарсия, благо прежде была с ним знакома, заметила его в толпе пленных: он «шел, сильно припадая на раненую ногу, волосы и брови у него были опалены порохом».

* * *

Другим повезло больше. Так произошло, например, с юным Бартоломе Фернандесом Кастильей, который на площади Дель-Анхель спасся поистине чудом. Он, один из прислуги маркиза де Арисы, в чьем доме квартировал французский генерал Эмманюэль Груши, при первых же признаках мятежа взял мушкет и тоже пошел драться. Принимал участие в схватках на Пуэрта-дель-Соль, на узких улочках, отходящих от Сан-Херонимо и Аточи, и был задет пулей, прилетевшей с Пласа-Майор. Трое сотоварищей довели его до маркизова особняка, оставили у ворот, где гвардейцы из охраны Груши совсем уж было собрались приколоть его штыками. Однако это заметила горничная, подняла крик, и сбежавшаяся челядь набросилась на французов, сумев отбить раненого и внести его в дом. Свалку прекратило только вмешательство генеральского адъютанта, который приказал пощадить юношу и отправить его в подвал Буэн-Ретиро, где содержались другие пленные. Прислуга, однако, повиноваться отказалась, Бартоломе не выдала, и к схватке присоединились даже кухарки. Кончилось тем, что сам маркиз, дон Висенте Мария Палафокс, убедил французов отказаться от своего намерения и принял живейшее участие в судьбе юноши, который четыре месяца провел в постели, оправляясь от ран. Спустя несколько лет, когда кончилась война с Наполеоном, маркиз по собственному почину представил в соответствующую комиссию ходатайство о том, чтобы в вознаграждение услуг, оказанных отчизне, его слуге был назначен пенсион.