Книга Эльфы, топор и все остальное - Евгений Шепельский

— Она борется, она постоянно сопротивляется, пытаясь вырваться… — говорил Альбо. — Всю свою мощь Гритт Миротворец кладет на то, чтобы удерживать ее в ловушке. Многие столетия он занят лишь этим. У него нет сил наложить новые печати на материальный контур, чтобы смертные не входили в пещеру… За столетия борьбы Гритт настолько ослаб, что сейчас мир находится на грани распада. Его сил хватает лишь на то, чтобы питать тюрьму-локус. Но мир в это время гибнет. Магия уходит. Ты знаешь сам, сколько усилий потребно приложить магу, чтобы ныне сотворить заклятье. Грядут катастрофы и великие бедствия. Грядет тьма. А затем и скорый распад нашего мира, поглощение его Хаосом…

То же самое говорила и Талаши.

Кто-то из них лгал. И плохо было то, что я не мог заранее проверить честность ни одной из сторон. Никак не мог. Все, что я мог, это сигануть в колодец Оракула и разобраться на месте, у Источника Воплощения. Но Альбо сказал, что намерен мне помешать.

Как же, как же.

— Что, она сказала тебе, что на Небесах теперь — ад? — переспросил Альбо. — Лгала. Там нет никакого ада. Есть Верхний мир, обитель потустороннего, где живут высшие сущности, что не имеют права напрямую вмешиваться в дела смертных. А ты — смертный, поэтому они не смогут тебя остановить… И душа смертного увидит там ровно столько, сколько заслужила на земле. Демонов… или ангелов. И получит в соответствии с заслугами. Вечная жизнь для безгрешных…

— Пока я жив, я не хочу об этом знать. Что такое Оракул?

— Червоточина. Она соединяет Верхний мир и юдоль смертных. Первое бедствие, настигшее оба мира с тех пор, как Гритт отдалился от дел, целиком сосредоточившись на борьбе с Талаши.

Гм, как все сложно.

— Бедствие?

— Ну конечно. За ответ на вопрос нужна гибель смертного.

— А кто отвечает на вопросы?

— Этого я не могу сказать. Есть вещи, которые ты не должен знать в принципе.

— Скажи мне, почему в моем мире Гритта считают обычным демоном и клянутся им, и чертыхаются?

Альбо вздохнул.

— Он не может отвлечься и на миг, чтобы поддержать веру в себя. Талаши не солгала тебе в этом. Без поддержки самого бога вера в него распадается очень быстро и приобретает… извращенные формы. Он рискнул отдать мне малую часть сил, чтобы я тебя вразумил, а если не получится — остановил. И это едва его не погубило. И это неизбежно приведет к ужасным катастрофам в ближайшем будущем. Талаши слишком сильна… а он устал бороться… Однако она ослабила себя, отдав тебе частицу своей души…

— Предположим, я тебе поверил. Что я должен делать теперь?

— Теперь все в наших руках. Частица души Пожирательницы отныне воплощена материально. В нетерпении, в желании уничтожить наш мир, она сама загнала себя в ловушку. Ты отдашь мне сосуд, который именуешь зерном, или Богом-в-Себе, и я сам отнесу его к Оракулу, сам переправлю в Верхний мир в руки Гритта!

— Сам прыгнешь в провал Оракула?

Альбо кивнул.

— А что потом?

— Гритт получит частицу души Пожирательницы, и сможет через нее ослабить Талаши, а затем и победить! Как — не спрашивай, ибо это знание недоступно смертным! Гритт получит оружие для спасения нашего мира! Он сделает то, что не удавалось ни одному богу прежде — он уничтожит сгущенную эссенцию смерти, мертвый искусственный разум! Он спасет мир, ну а затем через меня, своего пророка, поможет вам победить Вортигена!

Вот же… перспективы!

Я не сказал Альбо, что Талаши соединила нить моей жизни с маленьким вишневым шариком. Если я утрачу его — умру.

— Мы и без того направляемся на Южный континент, верно?

Альбо шевельнулся.

Мне показалось, что миньон Гритта может разорвать веревки легкими усилием.

— Когда ты примешь свое решение, варвар? Скажи точно!

— В Дольмире.

Я поднялся и взял лампу. Вышел не прощаясь.

— Если Талаши воплотится в Источнике, наш мир погибнет! Подумай! Ты поступишь неразумно, глупо, безжалостно!

Да помню я, помню. А если я отдам тебе ее душу — погибну я.

— Зодчий будет ждать тебя внутри, — промолвил он мне в спину. Еще один… любитель говорить загадками!

— Кто он? — спросил я, не надеясь на вменяемый ответ.

Так и случилось. Альбо лег, сложив руки на груди.

— Ты был знаком с ним в Хараште.

Больше он ничего не сказал.

У меня сложилось впечатление, что стариной Фатиком манипулируют все кому не лень. И Гритт, и Талаши, и моя любимая эльфийка.

А что если, ткнул меня в бок мой личный бес, что, если врут — оба? Что если и Талаши и Гритт одевают мне на уши завитки свежей отварной лапши?

В какую же игру я впутался?

* * *

Ночная тень неслышно отделилась от дерева за спиной дрыхнущего гнома. Виджи. Волосы убраны в хвост, уши… уши острые, как обычно. Чуткие. Глаза — огромные. В руке — клинок. Лицо строгое, замкнутое. По-моему, она подслушивала наш разговор. Вот только зачем ей меч? Защитить меня от Альбо или, напротив, не дать мне прирезать священника?

Что же она услышала, а? И что — а главное, как поняла наш разговор? Не люблю я эту ее деловую собранность… Она символизирует готовность к смертному бою. А уж убить моя супруга может запросто, невзирая на эльфийские заморочки по части человеко- и прочего любия.

— Мы будем в Зеренге завтра к полудню, — сказал я вполголоса. — Я люблю тебя.

Гном-часовой пошевелился и осоловело уставился на меня.

— Ну спасибочки, приятель, — буркнул он. — Но я вообще-то не по этим делам. Ночь на дворе, дайте спать!

Я быстро поднял взгляд. Ночная тень исчезла.

— Любит он меня, — слышал я в спину, направляясь к своей палатке. — Цельный фургон девок, а все туда же…

А с утра началось опять.

— Доброе утречко, Валеска!

— Доброе утречко, Донни!

(Две эти кур… с позволения сказать, девушки, заключили пакт о перемирии и вдвоем наседали на беднягу Фатика.)

— А как там наш Фатик?

— Фа-а-атик, не гляди букой!

— Фа-а-атик, помассируй мне ножки!

— Фа-а-атик, мне что-то попало в глаз, ты не посмотришь?

— Фа-а-атик, ты видел мою парочку? Тебе не кажется, что правая немножко больше левой? Ой… А можно, я потрогаю твой левый меч?

За моей спиной мелькали розовые и смуглые полуобнаженные тела, мягкие, податливые.

Я правил гномскими лошаденками, иногда, когда становилось невмоготу, спрыгивал, поручал их заботам гнома, и делал пробежку, молясь, чтобы меня не хватил апоплексический удар.