Книга По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла - Генри Воллам Мортон

От Главной портовой дороги к воротам склада отходит ответвление, по которому день-деньской тянутся телеги и повозки с важными грузами.

А сама дорога уходит вдаль — туда, где стоит Ливерпуль с его прекрасными зданиями, с его многочисленными знаками элегантной роскоши, с его жителями, большая часть которых так или иначе связана с непрерывным грузопотоком по портовой дороге.

Город этот многолик и разнообразен, и я сохраню о нем множество ярких и приятных воспоминаний. Однако если меня попросят в двух словах описать лицо Ливерпуля, то я назову, пожалуй, прежде всего корабль, входящий в русло Мерси из открытого моря, и вот этого самого шайрского тяжеловоза — крутые бока лоснятся и блестят на солнце, под гладкой кожей, точно сталь под бархатом, перекатываются могучие мышцы; он мерно шагает по Главной портовой дороге, стягивая воедино все концы необъятного мира.

Славная история Главной портовой дороги… Однако есть у нее и другая сторона.

Если вы придете в порт ранним утром, то застанете дорогу серой, холодной и непривычно пустой. На ней не видно ни повозок, ни грузовиков, ни автофургонов — ничего, что бы соответствовало привычному облику дороги. В этот час корабли еще только просыпаются: из-за высокой портовой стены доносятся разрозненные голоса и аппетитные запахи жареного бекона и свежесваренного кофе. Якорные огни кажутся бледными в занимающемся свете зари, на небе гаснет последняя звезда. Наступает новый трудовой день.

Перед массивными воротами дока, в котором стоит предназначенный для разгрузки корабль, собралась толпа в пятьсот человек. Достаточно пробежаться беглым взглядом по их лицам, чтобы познать унизительную трагедию временных рабочих. Причем это не является отличительной особенностью Ливерпуля. Точно такую же картину я видел ранним утром и у ворот Лондонского порта. Все эти лица — приятные, несимпатичные, или просто обычные, так сказать, повседневные — объединяет одно и то же выражение потерянности и неуверенности в себе, погасший, ускользающий взгляд и выражение робкой надежды (или же, наоборот, мрачной безнадежности). Не знаю, как у вас, а у меня сердце разрывается от подобного зрелища. Даже животное, оказавшись никому не нужным, выброшенным из жизни, чувствует себя несчастным. Что уж тогда говорить о людях, которые вынуждены изо дня в день ощущать свою невостребованность и неприкаянность!

Многие из них выглядят униженными и придавленными, встречаются и поистине трагические персонажи. Все они пришли сюда в поисках работы. Есть такие, кто намеревается немедленно обратить заработанные деньги в выпивку. Но есть и такие (и их немало), кто думает о хлебе насущном. У многих остались дома жена и дети. Все эти мужчины вынуждены были на рассвете покинуть теплую постель, не побрившись (а часто и не позавтракав), явиться сюда и стоять в тусклом свете наступающего дня, предлагая свои руки и спины — точь-в-точь, как это делали их предшественники из Тира и Сидона. Думаю даже, что жителям древних городов приходилось легче. Ведь они являлись чьими-то рабами, и хозяин обязан был, как минимум, накормить своего раба. Для современных же людей свобода означает прежде всего свободу невозбранно голодать!

Мужчины стоят понуро, почти не разговаривают между собой. Холодное (и голодное) утро уже само по себе не располагает к общению, а тут еще дело осложняется тем, что все эти люди — конкуренты. Их здесь полтысячи, а на разгрузку требуется всего шестьдесят два человека. Наконец ворота со скрипом отворяются, и звук этот оказывает магическое воздействие на толпу: люди мгновенно оживают, приходят в движение, словно металлические опилки, попавшие в электрическое поле. Некоторые бессознательно потирают руки — будто им прямо сейчас предстоит таскать тяжелые ящики и баулы. Другие, угрожающе стиснув кулаки, пытаются пробраться поближе к воротам. Двое-трое доходяг — которые, судя по их виду, не способны поднять и котенка — инстинктивно приосаниваются, расправляют плечи, пытаясь произвести впечатление вполне себе крепких и работоспособных мужчин.

Из ворот выходят двое, один из них вооружен блокнотом. Они намереваются набрать достойное пополнение в свою корабельную бригаду. Бледные лица подтягиваются ближе, образуют взволнованный кружок. Мужчина с блокнотом, по виду, десятник оглядывается по сторонам.

— Ты! — выкликает он громким, уверенным голосом и тычет пальцем в толпу. — И ты, и ты… и ты в зеленой кепке… и ты — нет, не ты! Отойди в сторону! Мне нужен тот тип, что позади тебя… и еще вон тот, с трубкой.

Действо, разворачивающееся под серыми утренними небесами, напоминает то, что в незапамятные времена происходило на невольничьем рынке.

Сопровождающий десятника зорко следит, чтобы никто из отвергнутых бедолаг не затесался в число счастливчиков, на сегодня допущенных к деятельности Ливерпульского порта. А то ведь они хитрые бестии!

Носитель указующего перста делает пометки в блокноте и идет дальше. Вся толпа двигается вслед за ним. Люди проталкиваются вперед, подставляют лица, вытягивают шеи в отчаянной — и чаще всего напрасной — попытке поймать взгляд вершителя судеб.

— Как вы их выбираете? — спросил я позже у десятника.

— Я беру тех, кто уже у меня работал, — ответил он.

Заварушка кончается так же внезапно, как и началась.

Шестьдесят мужчин ушли вслед за хозяином, остальные четыре сотни остались стоять, где стояли. Несколько секунд в толпе царит мрачное молчание — должно быть, в эти мгновения люди осознают, что вот, опять удача обошла их стороной. Как всегда… А может, и нет. Возможно, постоянные неудачи уже притупили в душах этих людей способность переживать. И они успокаивают себя эфемерными надеждами, говоря: «Ну, ничего… Надеюсь, завтра что-то подвернется…»

Общая толпа распадается на мелкие группки, которые медленно бредут прочь — теперь уже переговариваясь, проклиная вечную невезуху. На углу он расходятся в разные стороны, чтобы затеряться в городской толчее. И каждый из них возвращается в орбиту своей личной, таинственной жизни.

Я представляю, как такой бедолага бредет по улице. В конце пути его ждет настороженный взгляд жены. Ей нет нужды задавать вопросы. И так все ясно: понурый вид мужчины, опущенная голова и руки, бессильно засунутые в карманы, — красноречивые признаки неудачи…

А над портовыми стенами уже двигаются ожившие краны. Они проносят в воздухе грузы, и тут же подъезжают повозки, толпа грузчиков принимается за дело: руки тянутся к мешкам, спины послушно сгибаются под ношей.

Еще одна порция богатства прибыла в Ливерпуль.

4

Мой хороший знакомый, который занимается закупками хлопка для Ланкашира, повел меня на Ливерпульскую хлопковую биржу. Выглядело это так, как если бы человек привел несведущего чужака в храм своих отцов. Мы стояли перед зданием биржи и наперебой отмечали его достоинства. Звучали слова: величие… пропорции… дорические… ионические… ренессанс… — и так далее, и тому подобное…

Прежде чем перейти к дальнейшему описанию, мне хотелось бы дать короткое, емкое определение тому, что я увидел. Так вот, дорогой читатель, первое мое впечатление от Ливерпульской биржи исчерпывается словами «невозмутимое равновесие». Помнится, я успел подумать, что уж в таком-то великолепном здании люди могут купить столько хлопка, сколько им необходимо — а может, даже чуть-чуть больше. И все это — в состоянии прекрасной, совершенной гармонии. Счастливчики те, кто зарабатывает деньги в столь замечательном окружении! Мы миновали парадный вход, поднялись по просторной лестнице и оказались внутри потрясающей колоннады из темного, отполированного временем гранита. Затем я подошел к перилам и бросил взгляд вниз. И мгновенно от моего первого впечатления не осталось и следа. Теперь мне показалось, что я попал в фешенебельную лечебницу для умалишенных.