Книга Нас предала Родина - Константин Семенов

На заводе начались задержки с зарплатой. Народ бурлил, возмущался, в курилках звучали угрозы. Выкурив по три сигареты, вдоволь наоравшись и пройдясь по родословной высоких начальников, рабочие шли имитировать трудовую деятельность. Потом успокаивались окончательно и работали уже по-настоящему. Деньги обещали со дня на день. Когда таких дней набралось почти два месяца, на заводе образовался забастовочный комитет. Борис вошел туда одним из первых и быстро стал лидером. Ах, как же пела душа, какой охватывал его восторг! Как сладко было видеть, что его слушают, затаив дыхание, не то что на скучных собраниях. Какое могущество он ощущал, когда очередной скептик, поворчав, становился на его сторону и признавал — да, другого пути нет, надо грозить остановкой.

Впрочем, соглашаться-то соглашались, но начинать не хотел никто: «Почему мы? Не, давайте кто-нибудь другой начнет, а мы поддержим». И так все. Отчаявшись, комитет стал применять и хитрость, и даже угрозы. Душа по-прежнему пела, но уже немного фальшиво. И тише.

В последний день, когда почти все уже было организовано, руководство нанесло неожиданный удар — выдало зарплату. Победа? Конечно, победа! Но откуда же тогда смутное ощущение досады? Неужели оттого, что все кончилось, он опять простой инженер, и никто не слушает его, открыв рот? Неужели…

Словно гром, прогремели события в Троицкой. Прошел первый съезд ОКЧН. Съезд требовал, чтоб все руководители в республике назначались только из числа чеченцев, а нефтяную промышленность заменили туризмом. Армяне, сбежавшие из Азербайджана, двинулись дальше в Россию.

Ранней весной им предложили обмен в Ленинград. Комнату в коммуналке за две их квартиры — по всем раскладам просто шикарный вариант. Но они думали: ехать в коммуналку, хоть и в Ленинград, было боязно. Через неделю, когда уже почти решились, оказалось что волновались зря: обменщики передумали.

Борису опять предложили должность заместителя начальника цеха, и на этот раз он согласился. Трудовых подвигов теперь никто не требовал: отработал с восьми до семнадцати — и баста. Да и возвращаться в полночь не казалась уже безопасным. Внешне все еще было, как раньше, но только внешне — мир стремительно менялся.

Ирина решила, что одну квартиру поменять будет проще, и они затеяли обмен. Варианты нашлись быстро, даже пришлось выбирать. Когда из двухкомнатной квартиры на четвертом этаже вынесли последние вещи, и последний раз захлопнулась тонкая, обитая дерматином, дверь, стало грустно. Они задержались на площадке, Ира прижалась Борису к груди, закрыла глаза. Как в калейдоскопе, мелькнули десять счастливых лет: круглый столик с бутылкой «Шипучки», луна, подсматривающая за ними через окно, серпантиновое «я люблю тебя».

— Боря, — прошептала Ира, — как не хочется отсюда уезжать! Будет ли еще когда-нибудь так…

— Что ты, любимая, — обнял ее Борис. — Нас еще волшебный лес ждет.

— Ира! Боря! — закричали снизу. — Хватит зажиматься, машина ждет!

Окна новой трехкомнатной квартиры выходили на две стороны. В одно был виден Дом Быта с шумевшим перед ним проспектом Ленина, из остальных открывался вид на детский сад, свечки девятиэтажек и замороженную сто лет назад стройку Универсама.

Вещи подняли быстро, и в будущей детской зашумело новоселье. Рекой лилось вино, ручьем — коньяк, тост сменялся тостом, и через десять минут Ира забыла о глупых предчувствиях.

— Будьте счастливы! — желали гости.

— Всегда готовы! — отвечал Борис. Ира улыбалась и кивала.

А через месяц грянул ГКЧП.

Как и все, три дня они, не отрываясь, следил за новостями, а потом плюнули, съездили на Каспий и затеяли ремонт.

Славик вынес мусор, вернулся с синяком под глазом и заявил, что больше он тут один на улицу не пойдет.

Вокруг окруженного милицейской цепью обкома шумел митинг, старая власть держалась из последних сил. Борис отремонтировал окна, Ира поклеила обои в детской. Вместе взялись за большую комнату, и тут события закрутились с дикой скоростью.

Из далекой Эстонии в город приехал новый лидер, из Москвы вернулись защитники Белого дома, и старая власть не выдержала натиска. А Борис покрасил полы.

Город заполонили съехавшиеся с сел революционеры, перед Советом Министров начался бессрочный митинг. Мимоходом, поддавшись общей моде, снесли памятник Ленину, оставив на пьедестале один ботинок. Новый лидер обещал жизнь, как в Кувейте, и почему-то золотые краники. Из уст в уста поползли слухи: «Русских будут резать! Надо уезжать!» Начались игры вокруг выборов.

Ира через Министерство достала новый унитаз и шикарную зеленую ванну. Борис поменял трубы, положил кафель. Отец смастерил в туалете полочки. Славик записался в секцию настольного тенниса.

В октябре революционная пружина начала распрямляться еще быстрее, хотя казалось, что быстрее вроде и некуда. Прогремели бунты в СИЗО, закончившееся тем, что узников «прогнившего режима» выпустили на волю, и они с радостью включились в революционный процесс. Естественно, как могли. Вооруженных людей на улицах прибавилось. Гвардейцы это, ополчение или вчерашние обитатели тюрем, разобраться было невозможно. Да и какая разница — революция! В город зачастили высокие руководители из вроде бы еще столицы — то генеральный прокурор, то Руцкой, то Полторанин с Бурбулюсом. Чем они занимались? Наверное, политикой. Тоже, как умели.

Двадцать седьмого октября республика получила первого президента. В магазинах стремительно исчезали продукты. Похолодало.

Борис и Ирина с головой ушли в ремонт. Квартира преображалась на глазах, превращаясь в то, о чем они мечтали. Кухня — маленькая, но уютная, где продумана каждая мелочь. Детская — тоже небольшая, зато отдельная. На стенах веселые светлые обои, удобный стол для уроков, диван. А как блестела зеленая ванна, как отсвечивал новый, темно-зеленый кафель, как сверкали встроенные полочки!

Из цеха уехал еще один работник. Продал квартиру в Черноречье и купил домик в богом забытой деревне где-то под Ярославлем.

— Что ты там делать будешь? — спросил Борис. — Ты ж всю жизнь в городе прожил, кроме завода нигде не работал. Да и лет-то тебе далеко не тридцать. Не боишься?

— Я здесь боюсь, Алексеевич. Мне чеченец знакомый сказал, скоро погромы начнутся.

— Да мало ли кто что сказал? — удивился Борис.

— Не веришь? — усмехнулся пятидесятилетний мужчина. — А плакат не видел? «Русские не уезжайте — нам нужны рабы!» А про штампы в паспортах слыхал? Вот тиснут тебе туда волка чеченского — и куда тогда? Не веришь? Ладно, твое дело. Табачком не угостишь? Денег совсем не осталось.

Вечером восьмого ноября Борис укреплял скрипящие половицы в большой комнате. Ирина тушила нутрию, ароматные волны просачивались через закрытую дверь, лезли в нос, отвлекали. Тихо бубнил включенный телевизор, Борис, разрываясь между половицами и волнующим запахом, внимания на него почти не обращал. «Черт, это невозможно терпеть. Как же вкусно! Может… Стоп! Что это там?!»