Книга Тихая застава - Валерий Поволяев

– Однако жарко!

– Однако да, – также на корякский лад отозвался Панков, шмыгнул носом.

– Душманов чего-то становится все больше и больше, – прокряхтел Дуров озабоченно, – там, на заставе, мы воевали с меньшим количеством душков.

– Через Пяндж переходят беспрепятственно, никто их уже не держит, вот и прибавилось. Но через час, если откроется небо, придут вертолеты и душков прижмут.

– А пока валят, валят, валят… Галош, как снега. Даже больше! Ох, как они хотели выкурить нас с Трассером!

– Я видел, – сказал капитан.

– Сами себя за задницу были готовы кусать, лишь бы выдавить, – Дуров приладил сошки ручного пулемета к камням, дал короткую очередь – сигнал Кирьянову, что готов подстраховать его.

– Держи под прицелом дорогу, а я возьму на мушку пупырь, – сказал Панков.

– Что там произошло, товарищ капитан?

– Десантника… сержант, который здоровый… его уложили. Поднялись по стене сразу с нескольких сторон и уложили. Сняли, как в кино. Классически, – Панков, увидев, что на вершине пупыря, на площадке-утюжке, приподнялся человек, дал очередь. Человек скрылся. – Очень опасный этот пупырь, он нам хлопот еще доставит. Стрелять с него можно далеко.

– Десантура, десантура, ох… Нас презрительно зовет солярой, а сама… Учить десантуру еще надо, здорово учить! Хотя чего учить, когда человек уже на том свете находится.

Из снега, косо, откуда-то сверху, будто с горы, вывалился Трассер. Рыжие волосы его были темными от снеговой влаги и пота, прилипли ко лбу, панама сдвинута на затылок, жиденький клеенчатый ремешок вольно болтался под подбородком.

– Уходи наверх, по дороге – наверх! – прорычал Трассеру Панков. – Страхуй нас там!

Трассер – опытный солдат, ему можно было и не кричать, – он и без команды знает, что надо делать при отходе. Не останавливаясь, Трассер побежал по каменистой скользкой дороге дальше.

– Теперь ваша очередь, товарищ капитан, – сказал Дуров, – бегите, я прикрою. Видите, они вона, уже нацелились, – в снегу было видно, как из-за поворота вываливалось несколько душманов с автоматами в руках, Дуров дал по ним очередь, загоняя назад. – Нас, с-суки, схватить хотят. Хотят, да только зубы у них не так наточены.

– Имей в виду еще и пупырь, – предупредил капитан, – имей в виду и не выпускай из вида… Понял, Дуров?

– Есть иметь в виду и не выпускать из вида, – охотно и зло отозвался Дуров, – он всегда в бою, в стрельбе бывал злым, заводился с полуоборота, но трезвости ума, сообразительности и четкости никогда не терял.

– Чара, за мной! – скомандовал Панков. Он не видел собаку, она лежала где-то за камнями, прижималась брюхом к земле, опытная была, ведала, что такое пули, но знал, что собака не выпускает его из поля зрения, следит, – оглянулся на мертвых десантников, поморщился – жалко было ребят, жить бы им еще да жить, – выпрыгнул из разгромленного пулеметного гнезда.

Он бежал вверх, стараясь на бегу видеть и слышать все, засекал каждый звук, – засек и очередь, которой Дуров загнал высунувшихся из-за камней душманов обратно за камни, засек и выстрел из гранатомета – это ударили с макушки пупыря, но целили не по бегущему капитану, а по Дурову с его пулеметом, граната, слава Богу, Дурова не накрыла, взорвалась в стороне, на выстрел сержант отозвался длинной яростной очередью.

Вскоре Панков услышал крик: «Сюда, товарищ капитан!» – увидел Трассера, как-то боком, не очень удобно расположившегося среди мокрых коричневых камней, прыгнул к нему. Кинул автоматы убитых десантников на землю. Отер рукой запаренный рот – показалось, к губам что-то пристало, – попросил:

– Дай сигнал Дурову… Короткой очередью.

Трассер послал куцую, словно обрывок бечевки, строчку над дорогой, – экономил патроны, зная, что боезапас будет пополнен нескоро, Панков одобрительно кивнул, потом выдернул из-за пояса один из рожков, взятых у убитых десантников, перекинул Трассеру:

– Держи!

– О! Запас карман еще никогда не тер!

– Пользуйся, пока я добрый! – капитан растянул губы в улыбке: Трассер был из тех солдат, что нравились Панкову. Такому и помогать приятно…

Дуров бежал снизу тяжело – мешал пулемет, мешал автомат, свалившийся с плеча и повисший на локте, – «калашников» больно бил его по бедрам, крестцу, дыхание сержанта было рваным. Панков, ощущая, как внутри тоненькой горькой струйкой начинает сочиться боль, – слезится обжигающе, натекает в разные складки, уголки, давит, – подумал, что подкормить бы его ребят немного да дать пару дней отдыха – они бы любому хваленому спецназовцу дали фору. И особенно – Дуров.

Дуров с Кирьяновым были лучшими солдатами его заставы. Впрочем, плохих солдат у Панкова не было – были только хорошие. Одни были хорошие, другие очень хорошие. Как водка, которая, следуя оценке одного выдающегося поэта, плохой не бывает – бывает только хорошая и очень хорошая.

Сверху, с пупыря, по Дурову снова ударили из гранатомета, и опять что-то, слава Богу, не сработало, – граната громко хлопнулась о дорогу, подпрыгнула и, перемахнув через камни, унеслась вниз, в забитый снегом проран. Дурова не зацепило, а раз не зацепило, то Панков даже не стал отвечать на выстрел – до пупыря далеко, практически уже не достать, а уставшая, на излете, пуля, если и достанет, то вреда почти не причинит.

На бегу Дуров навис было над Панковым, захватил ртом холодного липкого снега, хотел прыгнуть в камни, но капитан прокричал ему:

– Уходи дальше! Дальше! Уходи вверх по дороге и прикрывай нас оттуда!

– Й-йесть! – выбухал из себя вместе с кашлем Дуров и, грохоча ботинками, помчался дальше.

Из-за каменного поворота снова вынеслась лавина душманов, загикала, закричала, кто-то из нападавших засвистел, словно лихой наездник, повел автоматом, будто садовым шлангом, прямо на бегу, с пояса разбрызгав пули веером, Панков выругался матом, со стороны отметил, каким непрочным, пропитанным холодом, сыростью и хрипом, сделался у него голос, сплюнул в сторону:

– Душков стало больше, чем татар у хана Батыя!

– Бесперебойный приток налажен, никакой грипп их не берет!

– Ничего. Все равно чихать заставим, – пообещал капитан, – и грипп будет, и грибок, и вообще свинцовая порча! Давай подпустим ближе этих кавалеристов… Без команды, Трассер, не стреляй!

Лаву они подпустили метров на тридцать, а потом дружно, выстрел в выстрел, ударили. Думали, что не остановят, – слишком уж яростно, подогрето катились на них бывшие соотечественники, «братья навек», со стрельбой и протяжным шаманским криком, похожим на единый громкий вопль мести, когда правоверные режут острым среднеазиатскими пчаками неверных, – но и они оказались не из железа сделаны, и их хватала высота, не только пули пограничников, а и горная слабость, которая всякое крепкое сердце превращает в тряпичный лоскут, – душманы не дотянули до пограничников, на бегу попадали на обочину, за каменья, – кого высота сбила с ног, а кого и пули, – остались лишь человек пять или шесть, самых крепких, самых упрямых, самых злых и смелых, которые продолжали бежать, с чавкающим противным звуком, давя и разбрызгивая мокрый коричневый снег.