Книга Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон

— Сэр, Бога ради, остановите его.

Люциус недоуменно посмотрел на сержанта. Он подумал, что сейчас ему больше, чем когда-либо, не хочется здесь оставаться.

— Послушай, это шоу не имеет ко мне никакого отношения. Я янки и возвращаюсь к своим. А тебе лучше сделать, что велит этот, в противном случае сэр оторвет тебе яйца. Я вижу, он из таких.

— Вы не понимаете! — Лицо шотландца стало красным. — Там, в доме, засели люди, немцы, и он собирается их взорвать.

— Не хотят сдаваться?

— Он не дает им такой возможности.

— Если бы солдаты вышли с поднятыми руками… Они знают, что он собирается сделать? Если немцы забаррикадировались и…

— Это он их забаррикадировал! Чтобы никто не вышел! И он хочет не взорвать всех разом — жестоко, но быстро, — а спалить. Хочет поджечь дом!

До Люциуса все не доходило.

— В смысле выкурить?

Сержант уже приплясывал от нетерпения.

— Нет, сжечь живьем! А там и итальянцы, гражданские, семья. Женщины и дети.

— О, черт! Нужно вывести их оттуда. А немцы ведь не отстреливаются. У них есть оружие? Вы разве не можете просто окружить дом и заставить их выйти?

— Он об этом и слышать не хочет! Хочет поджечь всех к чертовой матери, и ему без разницы, кто погибнет. Он сумасшедший, сэр, совсем сумасшедший! Говорит: «Сожжем их всех, а если кто невиновен, то просто отправится на небеса чуть раньше; не об этом ли вечно твердят эти итальяшки? Бог в раю ждет их на пушистом облаке».

Было ясно, что люди не должны выполнять подобные приказы. Но один из солдат — очевидно, из страха перед офицером — уже заложил заряды, и теперь тот подводил последние запалы. Он намеревался провести операцию самолично. Люциус видел, что британец находится в каком-то исступлении, почти в экстазе…

Слова Делии донеслись до Люциуса словно из другого мира:

— И что вы сделали?

— Я его застрелил.

Три слова повисли в тишине.

— Я застрелил его, — повторил американец. — Убил.

…Уайлд опять увидел перед собой изумленное лицо того человека, когда он падал на землю. Все это происходило будто в замедленной съемке. Офицер услышал звук выстрела, и — невероятно, но факт! — перед тем как пуля его поразила, была пауза, а потом он стал падать, словно закручиваясь по спирали, и капли крови повисли в воздухе, пока британец полностью не опустился на землю. И после этого все вдруг ускорилось: раздались крики, началась беготня солдат, воцарился всеобщий испуг и оцепенение, и сержант кричал ему в ухо: «Слава Богу, слава Богу!» А потом: «Вы споткнулись, сэр, я видел, что вы случайно выстрелили, когда бежали к нему! Ах, какая ужасная случайность!»

Люциус многое знал о кровавых бесчинствах и не питал иллюзий в отношении людей, которые приобретали значимость, лишь когда появлялся враг. Вот что делала с человеком война — расчеловечивала. Уайлда переполнял гнев от расточительной жестокости войны, от бессмысленности причиняемых ею несчастий. И все это сошлось для него здесь, на склоне итальянского холма. Враг в красивом домике — вот что его доконало; сознание, что этот дом был на стороне тех, с кем они сражались. А внутри — человеческие жизни.

Немцы вышли из домика с побелевшими лицами, ошалелые от радости, что удалось выбраться, и их увезли в качестве благодарных пленных. А итальянское семейство — что ж, они все остались живы, и только это имело для них значение. Ужасно кричала какая-то женщина. Это был чистый испуг, физически она не пострадала, но вопль все никак не смолкал. Люциусу он до сих пор снился, слышался повсюду; стоило зазвучать автомобильному клаксону, протяжной скрипичной ноте, плачу ребенка — и снова мерещились выстрелы и этот истошный крик.

— Вот почему поначалу вы не хотели использовать динамит. Марджори сказала, вы были не в восторге от этой идеи, когда она в первый раз ее выдвинула. Почему вы не сказали? Может, вам тоже посоветоваться с тем психиатром?

— Я уже пробовал.

— А ваша семья знает, что с вами произошло?

— Я никогда не рассказывал, ни одной душе.

— И даже психиатру?

— Я не мог себя заставить.

— Значит, все это время это было заперто у вас в голове?

— Да.

— А что с военно-полевым судом?

— За убийство британского офицера, союзника, полагалась смерть. Однако меня судили не за убийство.

Адвокаты высказались на этот счет совершенно определенно: трагическая случайность, просто несчастный случай. Весьма прискорбный инцидент: человек погиб, получив пулю от дружественного огня, так звучала официальная формулировка. Тем не менее, все равно военно-полевой суд должен был состояться, поскольку Люциус убил собрата-офицера. Ну не совсем собрата, сказал его американский адвокат.

— Давай не будем забывать, что ты застрелил британца. Не нашего.

— Разве от этого легче? Я его застрелил, он умер.

— Это война, — ответил тогда законник…

— Нe в этом ли состоит правда? — спросила Делия. — Когда вы вербовались в армию, знали же, что это означает убивать людей, кто бы они ни были. Или вас призвали?

— Я пошел добровольно.

А это была уже отдельная история, поскольку причины его поступления на военную службу представлялись весьма сложными, запутанными и не имели ничего общего с борьбой за идеалы свободы и демократии. Или против нацистов, или японцев, или за свою страну, или за страны своих предков.

— Главным образом мне хотелось уехать подальше от дома.

А вот этот мотив был Делии хорошо знаком.

— Вы не ладили с родителями?

— Мы расходились во взглядах на то, чем мне следует заниматься по окончании образования. Когда я поступил в колледж, они очень обрадовались — ведь я был на пути к карьере дельца и продолжателя семейного бизнеса.

— Кем, собственно, вы и стали, не так ли?

Последовало молчание. Уайлд смотрел в землю с угрюмым, задумчивым выражением.

— Н-да. Кем я и стал. Но это не то, кем я хотел быть в то время.

— А что было у вас на уме?

— О, я хотел стать художником. Безумие, да?

— Почему безумие? У вас нет таланта?

— Нет, просто это безумный способ зарабатывать на жизнь, только и всего. По крайней мере, если ты Люциус Джей Уайлд-третий.

— Но тогда вы так не думали. Сколько лет вам было?

— Восемнадцать. Нет, тогда я так не думал. Единственное, чем я хотел заниматься, — это рисовать. Но ради сохранения мира в семье согласился пойти в колледж. После этого, как сказал родителям, пойду в художественную школу. Думал, что таким образом оттяну время, и разговоры на эту тему прекратятся до моего выпуска.