Книга Аня с острова Принца Эдуарда - Люси Мод Монтгомери

— А остальные, тетя?

— Идите и распаковывайте вещи, — сказала тетя Джеймсина, по ошибке отмахиваясь от них не той рукой, в которой была спица, а той, в которой был Джозеф. — Другие были слишком славные юноши, чтобы над ними насмехаться. Я буду уважать их память… В твоей комнате, Аня, коробка цветов. Ее доставили примерно час назад.

Прошла первая неделя после возвращения в Кингспорт, и девушки в Домике Патти решительно взялись за утомительную, а порой и скучную учебу, так как это был их последний год в Редмонде и необходимо было упорно бороться за получение дипломов с отличием. Аня посвятила все внимание английскому языку и литературе, Присилла корпела над классическими языками, а Филиппа долбила математику. Иногда они уставали, иногда впадали в уныние, иногда им казалось, что никакие отличия не стоят того, чтобы за них бороться. В таком вот настроении Стелла зашла однажды дождливым ноябрьским вечером в голубую комнатку. Аня сидела на полу в небольшом круге света, который отбрасывала стоявшая позади нее лампа; вокруг лежали снега помятых рукописей.

— Да что же это ты такое делаешь, скажи на милость?

— Просматриваю истории времен авонлейского литературного клуба. Мне потребовалось что-нибудь, чтобы ободриться и опьяниться. Я корпела над книгой, пока мир не показался мне унылым. Тогда я поднялась к себе в комнату и достала эти бумаги из моего сундучка. Они настолько пропитаны слезами и трагедией, что просто уморительны!

— Я и сама сегодня удручена и разочарована, — сказала Стелла, упав на кушетку. — Ничто, кажется, не стоит труда… Даже мысли у меня только старые. Все, что приходит сейчас в голову, я уже обдумывала прежде. А стоит ли в конце концов жить, Аня?

— Дорогая, это просто умственное переутомление, оно вызывает у нас такие ощущения — да еще погода. Такой дождливый вечер после целого дня изнурительной зубрежки не сокрушил бы разве лишь какого-нибудь Марка Тэпли[68]. Ты же знаешь, жить стоит!

— Полагаю, что так. Но в данную минуту я не могу это себе доказать.

— Только подумай обо всех великих и благородных людях, которые жили и трудились в этом мире, — сказала Аня мечтательно. — Разве не стоит прийти после них и унаследовать то, чего они добились и чему научили? А подумай обо всех великих людях наших дней! Разве не стоит трудиться, если мы можем разделить с ними их вдохновенные мысли? А все те великие души, что придут потом? Разве не стоит немного поработать и приготовить им путь — сделать легче хотя бы один шаг на их дороге?

— Умом я соглашаюсь с тобой, Аня. Но моя душа остается печальной и лишенной огня. В дождливые вечера я всегда кажусь себе какой-то выцветшей и прокисшей.

— А я люблю ночной дождь. Мне нравится лежать в постели и слушать, как он колотит по крыше и шуршит в кронах сосен.

— Я люблю его, когда он стучит только по крыше, — сказала Стелла. — Но так не всегда бывает. Прошлым летом я провела одну ужасную ночь в старом фермерском домике. Крыша протекала, и дождь барабанил прямо по моей постели. Пришлось встать «во мраке ночи» и пыхтеть, передвигая кровать на другое место, — а это была одна из тех допотопных громоздких кроватей, что весят тонну или около того. А потом это «кап-кап-кап» продолжалось всю ночь, пока мои нервы не оказались совершенно издерганы. Ты понятия не имеешь, какой зловещий звук производит ночью большая дождевая капля, шлепаясь на голый пол. Похоже на шаги призрака и прочее в этом роде… Над чем ты смеешься, Аня?

— Над этими произведениями. Как сказала бы Фил, они убийственны — и не в одном смысле, поскольку все в них умирают. Какими поразительными красавицами были наши героини… и как мы их одевали! Шелка, атлас, бархат, бриллианты, кружева — другого они не носили. Вот одна из историй Джейн Эндрюс, где героиня описывается спящей в прелестной ночной рубашке из белого атласа, расшитого мелким жемчугом.

— Продолжай, — сказала Стелла. — Я начинаю чувствовать, что пока в жизни есть над чем посмеяться, жить стоит.

— А вот одно из моих произведений. Героиня веселится на балу, «сверкая с головы до ног огромными бриллиантами чистейшей воды». Но что толку в красоте или богатом наряде? «И даже славы путь ведет нас лишь к могиле»[69]. Им предстояло быть убитыми или умереть от разбитого сердца. Спасения для них не было.

— Дай почитать какие-нибудь из твоих историй.

— Вот мой шедевр. Обрати внимание на веселенький заголовок — «Мои могилы». Я пролила добрую кварту слез, пока писала этот рассказ, а другие девочки лили их галлонами[70], пока я его им читала. Мать Джейн Эндрюс ужасно ругала ее за то, что она в ту неделю отдала в стирку так много носовых платков. Это душераздирающая история о странствованиях жены священника методистской церкви. Я сделала героиню методисткой, так как было необходимо, чтобы она странствовала[71]. В каждом месте, где она жила, ей приходилось хоронить одного из своих детей. Их было девять, и могилки были раскиданы от Ньюфаундленда до Ванкувера[72]. Я описала детей, изобразила кончину каждого из них, привела подробности об их надгробиях и эпитафиях. У меня было намерение похоронить всех девятерых, но когда я расправилась с восьмью, моя изобретательность по части ужасов иссякла и я позволила девятому остаться жить калекой.

Пока Стелла читала «Мои могилы», перемежая смехом трагические эпизоды, а Паленый, спал сном кота-праведника, свернувшись в клубочек на истории Джейн Эндрюс и прекрасной девице пятнадцати лет от роду, которая отправилась работать сестрой милосердия в колонию для прокаженных — и, разумеется, в конце концов умерла от этой страшной болезни, — Аня просматривала другие рукописи и вспоминала давние дни в Авонлее, когда члены литературного клуба, сидя под елями или среди папоротников у ручья, писали свои истории. Как хорошо проводили они тогда время! И как неожиданно возвращались к ней, пока она читала, блеск солнца и веселье тех прежних летних дней! «Ни Греция со всем ее величием, ни Рим со всем его великолепием»[73]не могли бы произвести на свет такого чуда, как эти забавные слезные истории литературного клуба. Среди рукописей Аня обнаружила и текст, написанный карандашом на кусках оберточной бумаги. Смех заиграл в ее серых глазах, когда она вспомнила время и место появления на свет этого сочинения. Перед ней была литературная зарисовка, сделанная ею в тот день, когда она провалилась сквозь крышу сарайчика девиц Копп на дороге Тори.