Книга Пленники вечности - Дмитрий Морозов

Серебряный чертыхнулся и торопливо окрестил рот.

— Скуратов жаловался, что увели у него мастера толкового.

— Он себе другого найдет пищали ломанные ладить. А этот пусть кукол хитрых мастерит. Появлялся ли купец Баженов?

— Тут он, в Тирзене. Как и пристало новгородцу, торгуется с немчурой, объегоривает помаленьку.

— У меня к нему дело есть. Пусть зайдет в шатер, как в лагере объявится.

* * *

…На следующий день появился Баженов.

— Надобна мне книжица басурманская, с виршами. Ариосто некоего писания.

— Надобна, княже, так будет. Чтобы новгородцы — и не нашли?

— Долго ли ждать?

— А совсем немного. Тут и без меня бы справились, коли с умом бы подошли. В Тирзене есть человечек генуэзский, у которого всякие латинские книжицы и свитки имеются. К обеду пришлю тебе Аиста.

— Ариосто, Илья Анисимович, а не Аиста.

— Пришлю обоих.

— И еще слово и дело есть к тебе, касаемо Генуи, Есть там артель балаганная. бродячих артистов содержащая. Надобно им отписать ладную грамоту. Дескать, русский князь Басманов заводит при себе театр тележный, да отправляет в Европу злато зарабатывать.

— Отступную уплатить цеху, — догадался хваткий Баженов. — Это дольше времени займет, но сладим.

— Сколько надо злата и серебра — проси.

— Пока без надобности мне. Но коли расходы велики окажутся — вспомнит торговый человек Баженов княжье слово.

— Как дела у тебя с Ганзой идут?

Баженов помялся.

— Плоховато.

— А что так?

— Все из-за витальеров некоего Карстена Роде. Громит он их караваны морские, словно белка орехи. Оттого нищают тамошние купцы, неохотно ведут навигацию в студеном море. Стали с туркой товарами обмениваться, да с гишпанцами. Унять бы датчанина, княже, ведь совсем Новгород зачахнет. Англия далеко, а Ганза близко.

— Новгород не зачахнет, не тот город и не тот люд там обитает, чтобы чахнуть. — сурово произнес Басманов. — А если уймется, как ты советуешь, Карстен Роде, то завтра же Орден вновь воспрянет.

Баженов покорно кивнул головой. С опричниками не поспоришь о коммерции. Воевода улыбнулся:

— Да тебе-то что кручиниться, Илья Анисимович? Небось прознал уже, что северная навигация с аглицкой стороной скоро сладится? Так ты в накладе не останешься.

— Слыхал я кое-что, — осторожно поддакнул Баженов. — Про Вологду и все прочее. Но то — дело далекое, а Ганза…

— А Ганза кормит Орден и иных наших злейших врагов. Так что быть ей битой на студеном море, пока не отречется от магистра да от свенов.

— Этого никак не может случиться.

— Значит, никак не может случиться, и чтобы унялся Карстен Роде!

С чем Баженов и удалился, тяжело вздыхая и качая головой. Ему ли было не знать, что доселе лояльно относившиеся с Иоанну Грозному торговые круги Великого Новгорода постепенно склоняются к скрытой измене. Во все времена предпочитая торговлю войне, купцы видели в экспансии на запад угрозу своим привилегиям служить для России единственным окном к франкам и англичанам, гишпанцам да генуэзцам.

Уже Нарва стала составлять определенную конкуренцию для хольмгардских воротил, а что будет, если отойдет к Москве Ревель? А иные порты орденские?

Но Илья Анисимович, хоть и оказывал Басманову и опричнине в целом определенные услуги, никогда не рассказывал государевым людям о своих собратьях по ремеслу. Да и в советники князьям не нанимался…

А ведь случись так, что заговорил бы он про настроения новгородские, не вышло бы известной карательной экспедиции опричников годами позже, когда вызревшую измену рубили с корнем, резали по живому, нанеся городу непоправимый урон, сказывавшийся еще долгие века…

Следующим днем появился у шатра князя косой мастер, гордо неся завернутую в рогожу куклу. Басманов велел развернуть творение, долго рассматривал, кряхтел, вспоминал заморский образец. Не удовлетворившись, велел вызвать сицилийца вместе с его куклой и толмачом.

Ясное дело, шумный выходец со средиземноморского острова принялся лаять поделку московита, но в глазах читал Басманов удивление.

Сам он положил напротив себя две искусственные натуры, помолчал и молвил умельцу:

— Проси любой награды, но прежде знай — ни в чем не будешь знать ты нужды, если станешь делать для моего балагана подобные фигуры.

Вызвали в шатер ангмарца.

— Готовы ли твои люди показать, как двигаются эти истуканы?

— Готовы, — выдохнул назгул, положившись на слово Дрели и Кормака.

Те явились и принялись натягивать полотно на шестах напротив временных княжеских хором.

— Нам не до церемоний, — остановил их опричник. — Показывайте.

Импровизированным представлением он остался доволен, от толмача и слов сицилийца просто отмахнулся.

— Вот вам книжица этого Ариосто, — сказал он. — Поспешите с переводом, ибо отправляю я закор-донников в Москву. А сами толково разберитесь, что станете в Европе показывать. Тут уж я вам не судья и не указ. Когда изготовитесь, дайте знать через дьяка Трифонова, он в Тирзене остается по моим делам главным. Он даст денег и указания особые, куда прежде всего направляться, что выведывать и как о себе давать знать в Ливонию.

С неодобрением оглядел он сияющую физиономию Дрели.

— Баба в таком деле…

— Я и на ладьях ходила, — смело вскинула голову эльфийка.

— Есть у них хитрая, словно хорек лесной, фрау Гретхен, — философски заключил опричник. — Будет и у нас такая же, Бог даст.

Он помедлил, еще раз любуясь творением Левши Тирзенского.

— Ничего не примечаешь, боярин? — спросил он со смехом у задумавшегося ангмарца.

Тот вгляделся и, сжав кулаки, повернулся к Дрели. Под поднятым забралом русской куклы проглядывало его собственное лицо, вылепленное из глины, аляповато раскрашенное. Черты были едва уловимо искажены, что создало совершенно гротескный и почти отталкивающий образ.

— Так это она?! — подивился князь. — Ну, деваха! Но больше, чур, не насмешничать!

— Я тебе потом кое-что на ушко скажу, — пообещал назгул. — Ласковое такое… От самого сердца…

— Злато уже послано в артель балаганную, на сем все, что в моих силах заканчивается, — подытожил Басманов. — Дальше служить тебе царю и отчизне в далеких землях, среди ворогов и басурман. Крепко подумала?

— Крепче некуда, княже. Разберемся с писаниями Ариосто, и готовы хоть в Австралию… В смысле, хоть к папе Римскому.

— К папе рановато нам соваться. Этот овощ не про нас еще. Ступай и учи вирши латинские.