Книга Личный номер 777 - Игорь Поль

Гудели запущенные на полную мощь кондиционеры. Запахи горячих тел и одеколонов сотен различных видов висели в воздухе подобно ядовитому газу. Солдаты седьмого взвода цепочкой, словно цыплята за курицей, проследовали за старшим сержантом через заставленный скамейками зал. Им достались места в десятом ряду. Бойцы рассаживались без особой охоты, словно школьники, которых силком согнали на встречу с какой-то давно забытой знаменитостью, ибо каждый был уверен, что вечер не принесет ничего, кроме скуки и разочарования.

Дождавшись, пока все рассядутся и успокоятся, распорядитель — сержант из хозяйственного взвода — о чем-то пошептался с командиром батальона, поднялся на сцену и исчез за занавесом. Когда он отогнул край тяжелой ткани, пиликающие и гудящие звуки на мгновение усилились, вызвав волну жадного интереса. Шепотки сразу стихли, и теперь только редкие покашливания да скрип скамеек нарушали тишину. Нетерпение все нарастало и нарастало, и вскоре загадочные голоса и отзвуки довели публику до состояния почти молитвенного, а уж когда из-за складок занавеса донесся приглушенный женский смех, сотни враз пересохших глоток вожделенно сглотнули.

Всех захватила атмосфера праздника.

Это ощущение коснулось и Брука. Происходящее напомнило ему волнующие мгновения перед началом концерта, когда свет гаснет, на зал опускается тишина, и только из оркестровой ямы доносятся звуки пробных аккордов. Ему казалось, закрой глаза, и рука ощутит прохладный локоток Марины на ручке кресла. Он чувствовал себя так, будто вновь оказался в Городе, и впервые это чувство не отдавало горечью.

Он уже предвкушал начало концерта.

И вот свершилось! Занавес дрогнул и пополз вверх, явив жадным взорам залитую огнями прожекторов сцену. Ее занимали три десятка молодых женщин, облаченных в длинные платья с открытыми плечами. Исполнительницы расположились полукругом, сжимая в руках сияющие лаком инструменты и отгородившись от зрителей нотными пюпитрами. Их одинаковые платья переливались тысячами блесток, и поначалу казалось, будто все музыкантши на одно лицо.

По зрительному залу пронеслась волна шепотков и вздохов. Первыми захлопали офицеры. Их редкие хлопки были подхвачены солдатами, и вскоре в ангаре гремел шквал аплодисментов, какому позавидовала бы и столичная опера в день премьеры.

Потом из-за кулис вышла улыбчивая девушка; она подождала, пока аплодисменты стихнут, и звонким голоском произнесла короткую приветственную речь, в которой помянула трудности войны, нелегкие солдатские будни и признательность менгенского народа. Она также рассказала об истории коллектива, который перед ними выступит, и коротко перечислила его награды и достижения. Девушка была похожа на юную школьницу, она была одета в белую накрахмаленную блузку и короткую юбку, не скрывавшую ее стройных ножек, и потому окончание речи было встречено новыми, еще более бурными овациями. И под их оглушительные раскаты на сцене возникло главное действующее лицо. Дирижер. Им оказалась строгая дама в длинном декольтированном платье. Стало ясно, что весь музыкальный коллектив состоит только из женщин.

Дирижер коротко поклонилась публике, с достоинством повернулась и взмахнула палочкой. Слаженности оркестра позавидовал бы самый требовательный инструктор по строевой подготовке: скрипки взметнулись в едином слитном порыве, словно карабины по команде «на плечо». Потом поднялись смычки и зазвучала музыка.

У Брука было впечатление, будто оркестр исполнял один из концертов Баха, только в непривычно ускоренном темпе. Несмотря на темп и страстность исполнения, музыка казалась ему холодной, жесткой, царапающей нервы. Он вглядывался в одухотворенные женские лица, в их руки, следил за взмахами дирижерской палочки и все никак не мог настроиться на нужную волну. Даже в глубоких грустных пассажах ему слышался тоскливый вой голодного хищника.

Тем временем атмосфера разочарования окончательно рассеялась. Солдаты завороженно следили за движениями обнаженных рук и качали головами в такт наиболее предсказуемым пассажам. Каждый голос был сам по себе и вместе с тем — частью целого; музыка звучала, словно фонтан из множества струй, и словно в фонтане, звуки сливались в единый поток: вибрирующие, страстные скрипки, созерцательные флейты, грубоватые, тоскующие альты, серебристые гобои…

Наибольшего внимания публики удостоились две виолончелистки, установившие свои инструменты меж широко расставленных ног. В ярком свете софитов их стройные лодыжки казались ослепительными, и то, что угадывалось за складками их платьев, оказалось едва ли не притягательнее выставленных на всеобщее обозрение плеч и бюстов. Брук никогда бы не подумал, какое возбуждающее зрелище может являть из себя истомленная музыкой женщина с виолончелью. Всякий раз, когда исполнительницы склоняли головы над грифами и вдохновенно поводили смычками, десятки глаз скрещивались на них и с жадностью следили за игрой света на туго обтянутых блестящей тканью бедрах.

Конечно, среди солдат было множество тех, кто просто наслаждался музыкой. Но по странному стечению обстоятельств большая часть ценителей прекрасного оказалась в задних рядах. Прочие зрители получали удовольствие другого рода. Мысли о том, что спустя какой-то час они смогут кружить по залу в обнимку с этими божественными телами, рождали глупые мечтательные улыбки на лицах.

Наконец скрипка соло вырвалась из общего хора, взмыла на недосягаемую высоту, заплакала, ее поддержали флейты и гобои, затем музыка покатилась, как затухающая волна, и, плавно опустившись, уступила звенящей тишине. Гром оваций едва не сорвал прожектора. Все повскакивали с мест, били в ладоши и, наплевав на наставления, свистели, орали и топали, бурно изливая восторг. Дирижер величественно кланялась, принимая знаки восхищения. Исполнительницы поднялись с мест и негромко стучали смычками. В общем, если закрыть глаза на нравы публики, все было как на настоящем концерте.

В завершение концерта гости отдали дань традициям принимающей стороны: скрипки грянули марш Объединенных сил с двусмысленным названием «На страже человечества». При первых же аккордах офицеры встали с мест, за ними нестройно поднялись солдаты, и вскоре, совершенно заглушив оркестр, весь зал громко и немузыкально гудел: «Сверкнув броней, единая армада начнет великий собирательный поход…»

Брук тоже поднялся. Наверное, единственный из присутствующих он не знал слов гимна, так что все, что ему оставалось, — безмолвно разевать рот, словно издыхающая рыбина, да выкрикивать отдельные буквы. Он чувствовал себя глупее некуда. Потом он поднял глаза и увидел девушку-ведущую, стоявшую у самых кулис и тоже певшую гимн. Ее глаза возбужденно блестели, щеки порозовели от волнения. Неожиданно их взгляды встретились. Брук сделал над собой усилие, чтобы не отвести глаз. Он уверял себя, что это невозможно, что она не может видеть его среди сотен одинаковых людей в темном зале, и все-таки чувствовал, что краснеет. Сердце его колотилось, как бешеное.

И еще ему показалось, что девушка, так же как и он, не знает слов гимна. Уж больно неестественно двигались ее губы. Почему-то это дико развеселило его.

Знали бы вы, каково это — шевелить губами, растянутыми улыбкой до ушей! Та еще пытка.