Книга Агни Парфене - Светлана Полякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он сейчас почти наслаждался, видя, как лицо Андрея становится неприветливым, злым, напряженным. Дима напоминал ему о тех происшествиях, о которых Андрей явно хотел забыть. «Я ведь не говорю, что это делал ты, — усмехнулся про себя Дима. — Но ты был одним из них, да, ты просто был одним из них — жадных, скверных, бесноватых, одержимых… И я один из них, увы. Пусть в меньшей степени. Или — в большей? Не будь меня, узнали бы вы про дядю Мишу? И про камушинского священника, которому подарили несколько старинных, дорогих икон…»
— Так вот, прямо посередине там руины старого монастыря. Вот туда они, скорее всего, и поедут.
— И поедут они туда, скорее всего, с иконой, — договорил задумчиво Андрей.
— Почему? Зачем она им там? Она дома у Сашки останется…
— Может быть, и так. Значит, Мурад и Василий пойдут к нему домой, а… Остальные в камушинский монастырь поедут. Там их и встретят поутру. Вместе с иконой…
Он засмеялся.
— Освободите его, — приказал он. — Пусть идет. В конце концов, мы обещали ему… свободу. Мы честные люди.
Он шел, как будто был пьян, ничего не видя перед собой, медленно, с трудом передвигая затекшими ногами. Была уже ночь — самое ее начало, и город отходил ко сну, и прохожие встречались редко. Впрочем, Дима не обращал на них внимания — он был сейчас в одиночестве, во мраке, и ему уже не было страшно.
Ему просто было теперь все безразлично.
Он спустился по набережной вниз, к самой реке, сел на парапет, почти у самого льда, но ему не было холодно. Теперь — холод был внутри. И ночь — была внутри.
— Ты сам наводчик, — прошептал он. — Ты, и только ты. Благодаря тебе произошло столько зла. Нет тебе прощения…
И — услышал вдали негромкие слова:
— Лукавая воля вводит меня во грехи, а когда согрешу, то слагаю вину на Сатану. Но горе мне! Потому что во мне причина. Лукавый не заставит насильно меня согрешить. Грешу я по своей воле, почему же слагаю вину на лукавого?
Дима усмехнулся — да, именно так, именно так, и нет прощения.
— Всякий связывается узами своих грехов. Вяжет нас узами обольщение плоти, есть узы сребролюбия, пьянства, похоти, гордости. Есть и узы диавола, который связывает нас узами беззаконий, таковы узы блуда и прелюбодейства, узы вероломства, когда отвергают Христа, узы неверности, когда изменяют и брату, узы жестокости, когда убивают подобного себе. Связанный этими узами склоняется так, что не может возвысить своей души, не может поднять взоры ума к небу, если Господь не простит ему грехи, не воздвигнет его даром Своего благословения.
И это была правда — нет прощения…
Или…
Он поднял глаза к темному небу.
— Прости меня, Господи. Я склонен к земле, и нет сил дышать. Каждое мое действие — разрушительно, смертоносно. Господи, если Ты есть, пусть что-то изменится. Защити хотя бы тех, кто может погибнуть сейчас по моей вине…
Дима плакал. Он впервые желал только одного — чтобы Бог защитил не его, а Лику, и Сашку, и… мать.
Сейчас ему было так жалко ее, он вспоминал, как кричал на нее, как был дерзок и злобен, и ему хотелось плакать.
«Я сейчас пойду к ней. Я разбужу ее и скажу ей, как я ее люблю. И буду просить у нее прощения».
Он поднялся и пошел дальше — к храму на набережной, и ему казалось, что где-то поет мужской хор — он не разбирал слов, слова были странные, как морские волны, свободные, уносящиеся ввысь: «Агни Парфене… деспина панагия…»
«А то, что злобствуют они, пытаясь доказать свою силу, — так и злоба их проявление бессилия…» Он остановился и раскинул руки — ему сейчас хотелось обнять и этот купол, и небо, и все вокруг, потому что — его простили, и радости большей не было, и впервые за много лет он ощутил себя по-детски счастливым, и свободным, и…
Он не успел почувствовать боли. Он не понял, что произошло, — почему он теперь в самом деле — обнимает небо, огромное, темное, и — растворяется в нем…
— Можно было обойтись без этого, — сказал Андрей и брезгливо поморщился.
— Нет, — ответил ему шелестящий голос. — Без ЭТОГО нам обойтись нельзя. Это страховка. Так, на всякий случай…
И — посмотрев в глаза Мураду, только что вернувшемуся с «ночной прогулки», повторил:
— На всякий случай…
ОДНА НОЧЬ. ВСЕГО ОДНА НОЧЬ
Ты мерзнешь и шепчешь: я не смогу,
Но ангелы, милый, еще не пропели.
Я буду ждать на другом берегу…
Елена Навроцкая
здесь было капище или христианский храм
где богу воскуряли фимиам…
средь трав разросшихся ковром
в тиши пасутся здесь кустов стада
но ты поймешь найдя тропу сюда
что бог по-прежнему в дому своем
Шандор Каняди [23]
О Боже! Временных иль вечных благ ищу,
Все будь, как хочешь Ты, не так, как я хочу,
Премудрый в мире сем желает одного;
Безумный всех вещей: что ж сыщет?.. ничего!
Георгий, затворник Задонский
Нико снился странный сон. Он лез в гору, потом шел по полю, очень долго, в полной темноте, было очень грязно — грязь, кажется, налипала не только на подошвы, она уже была на ногах, на руках, на лице, он пытался отодрать ее, но — не мог…
Она врастала в его кожу так быстро, так мгновенно, а еще — это была не просто грязь, это была грязь с приторным, тяжелым запахом крови.
Он и сам не знал, куда он идет, просто почему-то был уверен, что ему очень надо туда попасть, и говорил сам себе:
— Ну, давай же, осталось пройти еще немного, там эту чертову грязь отмоют, ототрут, и ты будешь свободным…
А идти было все тяжелее — один раз он даже упал и выругался, потому что умудрился упасть лицом в какую-то жуткую, булькающую жижу.
И вот, наконец, он увидел прямо перед собой руины монастыря и обрадовался — идти оставалось уже совсем немного, и там, вдалеке, он видел много горящих свечей, значит, там служат, там есть кто-то, ему помогут умыться. Он прибавил шаг, и в это время зазвонил мобильник — он был уверен, что не брал его с собой, но мобильник оказался почему-то в кармане.
Он хотел нажать отбой, но почему-то ответил: «Да!» — и услышал на другом конце провода кваканье лягушек, и звуки какие-то гадкие, как будто звонили из болота, а потом — детский смех.
«Бред какой», — подумал он и продолжил путь — теперь монастырь был виден довольно хорошо, и оставалось до него совсем мало, но мобильник снова позвонил, и на этот раз он услышал прерывистое дыхание, сладострастный вскрик и снова детский смех.
Он швырнул мобильник подальше, чтобы он не мешал ему идти, — и…
Он проснулся. Он не сразу понял, где он.
