Книга Пространство для человечества - Сергей Синякин

— И ведь синоптики вчера ничего не сказали, — с досадой заметил он.

— А что бы изменилось? — повернулся к нему Таманцев. — Все равно пришлось бы идти.

Минут через пятнадцать дождь стал реже и мельче, он уже просто моросил. Тяжелые капли с басовитым бульканьем падали в лужи, взрываясь фонтанами мелких брызг.

Тяжело будет дальше идти. Образовавшиеся вследствие дождя озера придется обходить, а это неминуемо скажется на теме. Утешало одно — те, кого они должны были догнать, оказались точно в таких же условиях. И даже немного хуже, ведь среди них был раненый, и Таманцев сомневался, что за прошедшее время ему стало легче.

Он осторожно выглянул наружу. Серые гигантские облака стремительно бежали по небу куда-то на восток, в синие прорехи в облаках робко заглядывало солнце, и это обнадеживало — дождь не мог быть обложным, а потому должен был вскоре прекратиться. Хотелось надеяться, что летнее солнце быстро подсушит землю и в лауне станет чище. Но в этом крылась и иная опасность — хищники выйдут из своих нор и укрытий. Им там сейчас неуютно, им будет гораздо легче и спокойней на поверхности. Пока моросил дождь, пока земля еще оставалось сырой, лаун словно впал в оцепенение, он мирно дремал, выжидая развития событий, он был частью природы. А потому умел приспосабливаться к ее капризам.

Миркин негромко разговаривал с Глебовым. Таманцева в этот разговор не приглашали, а вмешиваться он считал неуместным. Он натянул шлем БКС на голову, отключил связь и обиженно нахохлился, глядя перед собой. Оказалось, что Миркин к роли лидера подготовлен лучше него. Нет, о джунглях и их обитателях Таманцев, несомненно, знал больше. И подготовлен он был лучше Миркина, и физически во всем превосходил его. Но Миркин научился думать о других, а он, Таманцев, не научился. А это оказалось едва ли не самым главным. Никодимыч был прав, он еще не готов на роль лидера. Даже цепочки. И ведь что удивительно — у одних это получается без труда, а ему постоянно приходилось напоминать, что в лауне главное это не ты сам, главное — те, кто тебя окружает. Без этого хорошим следопытом не стать. И пусть, с неожиданной обидой подумал Таманцев, мало ли хороших профессий на белом свете? Говорят, намечается комплексная экспедиция по лауну, можно принять в ней участие кем угодно, даже учеником планировщика или картографа, таскать за ним рейку и теодолит, если потребуется.

После этого дождя лаун расцветет. Вообще дождь пошел очень некстати для спасательной экспедиции, но весьма вовремя для джунглей и его обитателей. Полезут к солнцу грибы, набухнут зерна, и трава станет более сочной. Природа думает о продолжении жизни, ей наплевать, что три человека ищут своих собратьев, потерявшихся в лауне. Жизнь индивидуума для природы ничего не значит, для нее главное сохранить род, вид, наконец, саму жизнь. — А ты как считаешь, Андрей?

Вопрос этот оторвал Таманцева от грустных размышлений, но ответить на него он не мог. Для того чтобы что-то оказать, надо знать суть разговора, а он его вообще не слышал. В чем честно и признался.

— Да мы о моделях общества говорим, — сказал Миркин. — Я считаю, что у нынешнего пути, по которому движется человечество, будущего вообще нет. Потребитель всегда обречен, ему нужен кто-то, кто выдумал бы порох. А сам он его выдумать уже не сможет — потребление засасывает. И не оторвется он от земли, чтобы достичь звезд. Слишком много у звезд неудобств, а неудобства потребителю не по душе. И вообще как раз сейчас Материк получил общество воинствующих мещан, а это неизбежно будет вести к его деградации.

— Не упрощай, посоветовал Таманцев, охотно вклиниваясь в спор. Лучше уж о чем-то говорить с товарищами, чем сидеть в сторонке насупленным и обиженным на весь мир бирюком. — О том, что общество разлагается, говорят едва ли не с рабовладельческого строя. А оно плевать хотело на все прогнозы, оно развивается. И каждое старое поколение хает своих потомков, обвиняет их в распущенности и деградации.

— Я же не вообще об обществе, — сказал Миркин. — Это было бы слишком абстрактно, Я конкретно говорю об обществе, главным принципом которого является потребление. Помнишь, еще Стругацкие писали о воинствующем мещанине. Между прочим, в точку смотрели. Только вот когда этот воинствующий мещанин начал одерживать победу за победой, они почему-то замолчали. Словно застыдились своей прозорливости.

— А может, просто старше стали, — хладнокровно сказал Андрей. — Устали или задумались — а на кой черт им все это надо, все равно никто не слушает? И потом, рыцари — они ведь тоже стареют и, к сожалению, умирают. Вот и Аркадий Натанович…

— А все-таки здорово они тогда написали, — сказал из угла Глебов. — Я до сих пор помню. «Дурака лелеют, дурака заботливо взращивают, дурака удобряют… Дурак становится нормой, еще немного — и дурак станет идеалом, и доктора философии заведут вокруг него восторженные хороводы. А газеты водят хороводы уже сейчас». Разве не это происходит на Материке? Все кружатся вокруг дурака — ах ты наш умный, ах ты наш красивый, все хорошо, все отлично, ты не самое слабое звено, ты последний герой, ты победитель Поля Чудес в Стране Дураков. Для тебя распахнуты окна мира со всей его клубничкой. Главное, дурак, чтобы тебе было весело и ты ни о чем не думал. Все проблемы за тебя однажды решат дяди, а ты развлекайся, дурак, бегай на дискотеки, жри экстази и грибы, лижи марки, слушай дебильные песни, читай дебильные книги, смотри скандальные передачи про таких, же дебилов, главное — не задумывайся и не морщи лоб, это тебе не идет, это тебя старит. И опять отовсюду течет гной, молодые поколения спаивают, приучают к наркотикам, а дураки пляшут, решают кроссворды и смотрят по телевизору рекламу и сальные передачи. И плевать им, что где-то кто-то сходит с ума, что рождаются дети-уроды, что идет постоянная война умных, циничных и расчетливых людей с последними трезвомыслящими романтиками за то, чтобы дурак оставался дураком, чтобы он потреблял и больше ни о чем не думал.

Таманцев с удивлением посмотрел на товарища. Такого он от Глебова не ожидал.

— Не знаю, как там с будущим у общества потребления, — сказал он, — но дело ведь в том, что дурак не хочет становиться умным. Он хочет плясать, пить, жрать и ни о чем не думать. Да большая часть их и не захочет жить в нашем Районе, им здесь будет не в кайф, им не захочется рисковать своей шкуркой во имя призрачного будущего человечества. А если они и соберутся однажды, то только для того, чтобы собственные нервы пощекотать, адреналину в кровь добавить. Бага, скажем, завалить или тарантула, в подземельях кодлой с автоматическими пушками на тальпа поохотиться. И их не перевоспитаешь. Тут Гумилев, быть может, и прав, когда говорит о пассионарности народов. Общие подъемы случаются редко.

— Да не в этом дело. Все потому, что художники молчат, — убежденно сказал Миркин. — Тревогу надо бить, а не жрать «голубое сало». Людей спасать надо!

— Кого спасать?криво усмехнулся Андрей. — Они ведь довольны своей жизнью. И потом, сколько раз можно спасать? Почему они никогда не слушают настоящих людей, а слушают негодяев, демагогов, продуманных сволочей, которые на этих дураках паразитируют, их соками питаются и живут? Кто им должен объяснить, что такое хорошо и что такое плохо, если они не желают этого понять сами? И потом — все дело в спасителях. Они обычно приходят с хорошими словами, но ведь потом начинают всех загонять в счастье железной и крепкой рукой, не считаясь с жертвами во имя светлого будущего. Вот придешь ты, начнешь говорить, а тебя не станут слушать, тебя даже попытаются распять на кресте за то, что твои слова им непонятны. Ты останешься в живых лишь чудом, постепенно озвереешь, омертвеет твоя душа, и тогда ты, отчаявшись, начнешь их загонять в свои представления о будущем кулаками и пулями и встанешь в один ряд с ними, а все твои усилия окажутся бесполезными, ведь дурака учить — только портить, и силу против него применять бесполезно — ведь он всего лишь маленький и несчастный дурак, который мечтает о счастье, хотя его представления о нем никогда не совпадут с твоими. И что ты станешь делать в конце концов?