Книга Будь моей - Лора Касишке

— Не поймем, о чем ты, Чад. У твоей мамы столько поклонников, что за всеми не уследишь. Чад вернулся к начо.

— Угу, — прошамкал он с набитым ртом.

Мы молча закончили ужин. Как только все поели, я встала убрать со стола. Потянулась за тарелкой Гарретта. Он и половины не съел, но уже отложил салфетку, опустил вилку на стол и убрал руки на колени.

— Позвольте мне помочь вам, миссис Сеймор, — предложил он.

— Спасибо, Гарретт.

Он собрал остальные тарелки, я понесла стаканы и столовые приборы.

— Миссис Сеймор, — сказал он, когда мы остались одни. — Я хотел…

— Гарретт, — шепнула я, складывая ножи и вилки в раковину. — Мне очень жаль, что ты оказался во все это замешан. Прости меня. Обещаю, тебе никто не навредит. Все это чудовищная ошибка.

Гарретт приблизился ко мне:

— Чад вам что-то сказал? Вы знаете, он думает… — Он кивнул в сторону гостиной, где Чад беседовал с Джоном о чем-то отвлеченном: проблемы управления, контроль, возможности роста и развития…

— Нет, не Чад. Брем.

Гарретт смотрел с искренним удивлением. Он поставил тарелки на стойку у раковины. С короткой стрижкой, в накрахмаленной рубашке, он показался мне таким молодым, таким уязвимым, что я не сдержалась: подошла и обняла его, как в детстве (ободранные коленки, кровь, ручейками стекающая по пыльным ногам). Он позволил прикоснуться к себе лишь на мгновение и тут же вывернулся, бросив взгляд в сторону гостиной. Я посмотрела туда же. В дверном проеме стоял Чад.

Голоса, которые мы слышали, лились из телевизора, а вовсе не принадлежали Чаду с Джоном.

— Я не помешал? — спросил Чад.

Гарретт отшатнулся от меня.

— Конечно нет, Чад. Гарретт просто мне помогает.

— Ага. Вижу.

Я осталась убираться на кухне, а когда наконец вышла, Чад с Гарреттом исчезли.

— Где они?

Джон пожал плечами. Он все еще смотрел по телевизору политические дебаты. Оторвавшись от экрана, бросил:

— Пошли куда-то. Не сказали куда.

Я полночи лежала без сна, все ждала, когда подъедет машина Гарретта, высаживая Чада, — но в конце концов заснула под лай койотов, которые, как заведенные, тявкали где-то вдалеке, да еще и подвывали.

Монотонные и мрачные, эти звуки были лишены безысходной тоски. Дикие собаки пели свою заунывную печальную песню, но в ней не слышалось ни криков о помощи, ни мольбы. Они вплелись в мои сны. Вот я качаю на руках ребенка. (Чада? Нет, это другой ребенок, девочка.) Я ее баюкаю, а она мурлычет, тихо и сладко, потом я начинаю петь, и в тишине ночи мы звучим в унисон. Вдруг тишину разорвал резкий звук (дверь хлопнула?), я очнулась и поняла, что напеваю вслух. Чем бы ни был этот стук, он не разбудил Джона, как и мое пение.

Я лежала в темноте и слушала тишину.

Теперь снаружи не раздавалось ни звука, словно ночь наложила вето на шум, и все затаили дыхание и двигаются на цыпочках, приложив палец ко рту: ш-ш-ш.

Я попыталась вернуться в сон (где баюкала младенца), но он ушел безвозвратно.

Когда я опять заснула, то больше мне ничего не снилось.

Утром меня разбудил будильник Чада, звонивший пронзительно и настойчиво. Я вспомнила, что сегодня он должен выходить на работу по стрижке газонов. Я вылезла из постели, пошла к нему в комнату и обнаружила Чада держащим руку на будильнике и крепко спящим. Он лежал поверх покрывала, полностью одетый. Комнату пропитал крепкий застоявшийся запах, знакомый мне из прошлого — запах пива и сигарет.

— Чад! — окликнула я его с порога. — Ты идешь на работу?

Он моргнул, приподнялся, и будильник соскользнул на пол.

— М-м-м. Да. — Он сел и посмотрел на меня. — Ой, мам. Я такой нехороший мальчик. Ты все еще меня любишь?

— Конечно. — Глаза у меня защипало от слез. Я спустилась на кухню и, пока Чад мылся, сварила крепкий кофе, поджарила яйца с беконом и приготовила тосты. Когда он сошел вниз, я посмотрела на него со смесью сочувствия и осуждения. На нем были джинсы и майка с надписью: «Команда друзей Фреда».

— Пожалуйста. Не смотри на меня так. Это ранит.

— Когда ты вернулся домой?

— Не знаю. — Чад намазывал на тост клубничный джем.

— Значит, очень поздно. Гарретт пил столько же?

— Гарретт пил много. В баре прослышали, что Гарретт уходит в армию, в морскую пехоту, и что я его друг. За нас столько народу захотело выпить, еле наливать успевали.

— Где вы были?

— У «Стивера».

— У «Стивера»? Да ведь вам нет еще двадцати одного года!

— Мы уже много лет там пьем, — фыркнул Чад. — Там никого не колышет, сколько тебе лет.

— Ну и ну!

Не время было расспрашивать его о прошлых подвигах, о «Стивере» и выпивках, но все же интересно — когда и с кем он этим занимался. И где, собственно, в это время была я? Как я могла ничего не знать? Вместо этого я спросила:

— И Гарретт после выпитого привез тебя домой?

— Ну да.

— Пьяный?

— Мам, ну пожалуйста, все в норме.

— Пьяный?

— Мам, ну пожалуйста! Хватит. — Он поднял на меня глаза, и то, что я в них увидела, заставило меня отступить. Это было похоже на угрозу — глаза прищурены, губы поджаты. Что он хочет сказать, принимая такое выражение лица? Что-нибудь знает?

Брем?

Неужели Гарретт ему рассказал?

Красный «тандерберд». Конечно. Он его видел.

Или знает что-нибудь еще. Например, что всего два месяца назад мы с Джоном возвращались от «Стивера» на машине — совершенно пьяные.

Больше я ничего не сказала.

Подлила ему кофе.

— Спасибо, мам.

В машине, которую вела я, Чад сидел с закрытыми глазами, прислонившись головой к окну. Мы уже подъезжали к огромному гаражу фирмы по ландшафтному дизайну, когда он нагнулся, чмокнул меня в щеку (запах мыла и зубной пасты) и вылез из машины.

— Я тебя люблю, мам.

Владелец фирмы Фред — толстый мужчина в джинсах, из которых вываливался живот, сначала помахал мне, а уже потом поприветствовал Чада. Чад оглянулся, послал мне воздушный поцелуй и исчез в гараже вместе с Фредом.

Он все еще любит меня.

Все по-старому.

Воздушный поцелуй. Летняя сезонная подработка.

Как прошлым летом, в пять вечера я приеду за ним, и он заберется в машину. Весь в пятнах и ошметках зеленой влажной травы, пахнущий газоном, листвой и ветром. И потом от физического труда. Он поцелует меня в щеку, дома пойдет в душ. Когда с работы вернется Джон, мы сядем ужинать. Если всплывет тема «тандерберда», мы с Джоном что-нибудь придумаем. Даже если Гарретт проболтался, мы сядем все трое и серьезно поговорим. Мы ведь его родители, мы найдем способ все ему объяснить.