Книга Рено, или Проклятие - Жюльетта Бенцони

– По-другому и быть не может! Вы великий художник, мэтр Пьер. А все, что не завершите вы, завершат ваши сыновья.

– Это правда, такая семья, как моя, еще один Божий подарок. Кстати, сир Рено, раз уж мы заговорили о семье, я знаю, что ваш священный поход приведет вас сначала на остров Кипр, так, может, вы позволите передать с вами письмо моему младшему сыну Оду, он возводит там собор Святой Софии Никосийской. Как видите, уважение к нашим умениям распространилось далеко за пределы Франции…

– Теперь оно распространится еще дальше, поверьте! Я буду счастлив познакомиться с вашим сыном и передам ему все, что вы мне доверите. Только, к сожалению, полагаю, что вам придется еще подождать, мы выступим в поход не завтра.

– Ничего страшного. Важно, чтобы вы вернулись из похода живым и здоровым.

Начиная с этого дня время как будто ускорило свой бег. Завершались последние приготовления, которые всегда проходят в лихорадке. Никто и не заметил, как настало 12 июня, день святого Варнавы Кипрского[37], который был приравнен к апостолам, хотя не знал самого Христа, а был верным сподвижником апостола Павла. В канун праздника Рено набрался мужества и осмелился попросить аудиенции у Ее Величества королевы-матери.

Она приняла его у себя в молельне, быть может, потому, что там царил полумрак, помогающий сосредоточиться на молитве. Но и не только поэтому – в полутьме не так были заметны ее глаза, покрасневшие от слез, тех самых слез, которые не привыкла проливать гордая Бланка.

– Что вам от меня понадобилось? – спросила она.

И в вопросе, и в голосе звучало эхо ее давней враждебности.

– Ничего, благородная королева… Я искал только возможности выразить вам свое почтение… Хотел еще раз поблагодарить за вашу доброту ко мне… В особенности за меч, который, я надеюсь, будет следовать со мной по дороге, достойной его… И той, которая мне его подарила. Я не нарушу данных вам обещаний.

– Следуйте вместе с этим мечом дорогой короля, и вы их не нарушите. А что касается моей доброты, то я встретила вас вовсе не добросердечно, когда вы появились при нашем дворе четыре года назад.

– Я хочу забыть об этом, мадам, и хранить в своей памяти только вашу доброту. Признаюсь, однако, что в те времена я часто спрашивал себя, почему мать моего короля оказала мне честь… меня возненавидеть. И скажу правду: не находил оснований для возникшей у вас неприязни.

– О неприязни не было речи, это слишком слабое и смутное чувство, – спокойно проговорила Бланка. – Я ненавидела вас всерьез, как оскорбительное воспоминание, которое вы вызвали во мне, сами того не подозревая.

Она замолчала, и ее затуманившийся взгляд не отрывался от прекрасного юноши, который стоял перед ней на коленях.

– Мне было двенадцать лет, – тихо заговорила наконец королева Бланка, – когда королева Алиенора, моя бабушка, приехала из Англии ко двору короля, моего отца, чтобы забрать меня и выдать замуж за французского принца Людовика. В Бургосе в то время жил молодой сеньор, чье имя мало что значит, но о котором говорили, будто его отец – сарацинский эмир. Вполне возможно, так оно и было, ибо он, я думаю, при помощи колдовства привлекал к себе все женские сердца… И мое привлек точно так же, как и другие. Он прекрасно знал об этом и посмеялся надо мной. Много лет спустя, уже будучи замужем, уже будучи счастливой, я слышала его смех…

– Мадам! – не мог удержаться от восклицания Рено, напуганный огнем, что загорелся в сумрачных глазах Бланки, но она властным движением руки заставила его замолчать.

– Я еще не договорила… Конечно, в его глазах я была всего-навсего ребенком. Но я его возненавидела и ненавидела даже тогда, когда услышала о его смерти. Он умер с позором, убитый оскорбленным мужем. Так вот… Вы на него похожи. С одной только разницей – у вас не темные волосы, а светлые. Встаньте, теперь я закончила.

Рено не торопился подниматься с колен.

– Я хочу… Хочу попросить у вас прощения за свое лицо…

Теперь ему все стало понятно, и его огорчение было неподдельным. Он смотрел снизу вверх, восхищаясь этой знатной дамой, этой могущественной королевой, чья гордость была известна всем и которая тем не менее так просто и искренне призналась ему, почему преследовала его своей ненавистью. Глядя на поднятое к ней юное лицо, королева ласково улыбнулась.

– Если бы вы не пришли ко мне, я сама позвала бы вас, – сказала она. – Я не хотела, чтобы что-то между нами оставалось недосказанным. Вы отправляетесь на священную войну, и я знаю, что ни с кем из вас больше не увижусь. Нет, нет, ничего больше не надо говорить!

Она наклонилась к Рено, заставила его встать, потом взяла его голову обеими руками, наклонила к себе и поцеловала в лоб.

– Идите, рыцарь Рено де Куртене! И да хранит вас Господь!

Спускаясь вниз по лестнице, Рено заметил, что из глаз у него текут слезы…

На следующее утро король отправился в аббатство Святого Дионисия за орифламмой[38], как оно всегда и бывало перед началом войны. В аббатстве король надел на себя одежду паломника, получил паломнический посох и вернулся босиком в собор Парижской Богоматери, чтобы отстоять торжественную мессу, а после мессы отправился в аббатство Святого Антония в сопровождении огромной толпы народа и там опять долго и со слезами молился. Выйдя из аббатства, он сел на лошадь и поскакал в замок Корбей, откуда был назначен общий отъезд. Весь этот долгий и многотрудный день королева-мать сопровождала своего сына, пытаясь как могла скрыть свою скорбь. На следующее утро Людовик торжественно передал свою власть матери, назначив ее регентшей, и не позволил ей провожать себя и дальше. Отныне на попечении Бланки оставалась вся Франция и трое малолетних внуков, но в мучительный миг расставания для нее это было слабым утешением – теряла она неизмеримо больше. Ее материнское сердце чувствовало, что больше ей не увидеть сына, которого она так любила, молодого государя, чьи шаги она направляла, с которым всегда была рядом. Но мало того, что она теряла Людовика, она теряла еще Робера и Карла! Из четверых сыновей – троих! Как ей было с этим примириться?

Гордая Бланка была еще и страстно любящей матерью, боль разлуки оказалась для нее невыносимой, и она, прощаясь с сыновьями, потеряла сознание. Людовик подхватил ее, долго держал в своих объятиях, поцеловал и передал на попечение своего брата Альфонса, который должен был тронуться в путь позже, потом вскочил в седло и, клубя за собой облако пыли, поскакал вслед за тронувшимся в поход войском. И на глазах у него блестели слезы.

Начался неспешный путь к Средиземному морю. Многолюдной пешей армии с обозом и провиантом быстро продвигаться невозможно. Король не торопил войско, он его поджидал, останавливаясь в многочисленных церквях и монастырях, которые попадались ему на пути, и в каждом молясь, словно бы накапливая запас небесной помощи. Для Маргариты странствие было чудесным освобождением. Своим добрым сердцем она искренне сочувствовала горю Бланки, не держа зла на властную свекровь. Сочувствовала тем больше, что и сама была вынуждена расстаться с любимыми детьми, но… ее обожаемый король отныне принадлежал ей безраздельно, и было так весело скакать полями плодородной Бургундии вместе с сестрой Беатрисой, графиней Анжуйской, и двумя деверями – Карлом и Робером. Робер отправился в поход один, графиня Матильда из-за беременности осталась в Париже.