Книга Робин Гуд - Александр Дюма

— Ура! Повоюем! — воскликнул Уилл, идя с Робином за воинственно настроенным отрядом.

— Ура! Ура! — радостно закричали саксы. И эхо в темном лесу повторило:

— Ура! Ура! Ура!

— Что это с вами, друг мой Уилл? — спросил Робин, беря за руку молодого человека, шедшего рядом с ним в глубокой задумчивости. — Мне кажется, что ваше веселое лицо затуманилось облаком черной грусти. Крики наших соратников недостаточно приятны для ушей милого Уильяма или его пугает опасность нашего предприятия?

— Какой вы мне странный вопрос задали, Робин, — ответил Уильям, поднимая на друга грустный взгляд. — Спросите у гончей, нравится ли ей преследовать оленя, спросите у сокола, нравится ли ему камнем падать с высоты облаков на ничтожную пташку, но не спрашивайте меня, боюсь ли я чего-нибудь.

— Я спросил вас об этом лишь с целью отвлечь вас от мрачных мыслей, которые вас одолевают, дорогой Уилл, — ответил Робин, — от этих мыслей глаза ваши потускнели и лицо побледнело, что меня беспокоит. У вас горе, Уилл, и, видно, серьезное горе, так поделитесь им со мной, ведь я ваш друг.

— Нет у меня горя, Робин, я таков же, каким был вчера и каким буду завтра, и вы увидите, что в битве я буду как всегда впереди.

— Я ничуть не сомневаюсь и нашем мужестве, дорогой мой Уилл, но мне кажется, на душе у вас неспокойно: что-то печалит вас, я уверен в этом. Будьте же откровенны со мной, а вдруг я могу быть вам полезен, хотя бы для того, чтобы разделить груз ваших забот, ведь уже от этого становится легче. Если вы с кем-то поссорились, скажите мне, и я помогу вам.

— Причина моей печали не так серьезна и значительна, дорогой Робин, чтобы и дальше оставаться тайной. Если бы я хорошенько поразмыслил, то случившееся меня бы не удивило и не огорчило… Простите мои сомнения, но, вопреки моей воле, есть в моем сердце чувство, которое противится всякой откровенности. Гордость или робость это — сам не знаю. Но такой друг, как вы, — это мое второе я. Ваши вопросы требуют ответа, и дружба готова одолеть ложный стыд, я…

— Нет, нет, дорогой Уилл, — живо прервал его Робин, — храни свою тайну; у страданий есть право на скромность, и я прошу тебя извинить мою дружескую навязчивость.

— Это я должен просить прощения за то, что эгоистичен в своих страданиях, дорогой Робин! — воскликнул Уилл и отрывисто засмеялся, причем смех его зазвучал печальнее, чем плач. — Я страдаю, в самом деле страдаю, и я обнажу перед тобой раны своей души. Ты разделишь мое первое горе, как делил со мной первые игры, потому что дружба соединила нас теснее, чем узы крови, и пусть меня повесят, Робин, если я не люблю тебя так, как нежнейший из братьев.

— Ты говоришь правду, Уилл, привязанность сделала нас братьями. Ах, где наше светлое детство? Счастье, которым мы наслаждались, уже не вернется!

— Счастье вернется к вам, Робин, пусть другое, в других одеждах, под другим именем, но это все равно будет счастье. Ну а я ни на что больше не надеюсь, ничего не желаю, сердце мое разбито. Вы знаете, Робин, как я любил Мод Линдсей… я даже слов не найду, чтобы объяснить вам, что за неодолимую страсть я испытываю при одном упоминании ее имени. Ну вот, а теперь я знаю…

В сердце Робина закралось тягостное опасение.

— Ну, и что же вы знаете? — встревоженно спросил он.

— Когда вы пришли за мной в сад, — заговорил Уильям, — я был там с Мод, я пришел сказать ей то, что уже давно повторяю ей изо дня в день; я говорил, что мечтаю, чтобы она стала дочерью моей матери и сестрой моим сестрам. Я спросил, не постарается ли она хоть немного меня полюбить, и Мод ответила, что еще до того, как она поселилась в усадьбе Гэмвеллов, она отдала свою любовь. И тут, Робин, рухнули нее мои надежды, что-то сломалось но мне: это разбилось мое сердце, Робин, мое сердце. Судите же сами, как я несчастен.

— Мод сообщила вам имя того, кого она любит? — с беспокойством спросил Робин.

— Нет, — ответил Уилл, — она только сказала, что этот человек не любит ее. Вы можете это понять, Робин? Есть на свете человек, который не любит Мод, а Мод его любит! Человек, которого ищет ее взгляд и который избегает этого взгляда! Неслыханный грубиян! Презренный негодяй! Я предложил Мод поймать его и принудить подарить ей свою любовь. Я предложил ей хорошенько побить его, а она отказалась! О, она его любит! Любит! А после этого печального и трудного признания, — продолжал Уильям, — бедная, великодушная Мод предложила мне свою руку. Я отверг ее. Разум, честь и верность заставляют мою любовь умолкнуть… Проститесь с веселым и смеющимся Уиллом, Робин, он умер, умер навсегда.

— Ну-ну, Уильям, мужайтесь, — мягко возразил Робин, — ваше сердце болит, его нужно лечить, его нужно исцелить, и первым врачом буду я. Я знаю Мод лучше, чем вы: в один прекрасный день она полюбит вас, если уже не любит. Уверяю вас, Уильям, вы просто плохо поняли девичью исповедь — она вызвана крайней деликатностью: Мод пыталась объяснить вам свою прежнюю суровость и заставить вас еще больше оценить предложение, которое вы столь необдуманно отвергли. Поверьте мне, Уильям, Мод — очаровательная девушка, честная и прекрасная, и, воистину, она достойна вашей любви.

— Ничуть не сомневаюсь! — воскликнул молодой человек.

— Не нужно приписывать горестям мисс Линдсей лишнюю глубину, друг мой, и мучить свою душу вздорными домыслами. Мод и сейчас вас очень любит, я в этом уверен, а полюбит еще больше.

— Вы так действительно думаете, Робин, мой дорогой Робин? — воскликнул Уилл, с жадностью ухватившись за тонкий луч надежды.

— Да, я так думаю, и позвольте мне сказать, не перебивайте меня: я повторяю вам, и буду повторять каждый раз, когда мужество вам изменит, что Мод вас любит и свою руку она вам предлагала не из преданности и не принося себя в жертву, а по велению сердца.

— Я верю вам, Робин, я верю вам! — воскликнул Уилл. — И завтра же спрошу у Мод, не желает ли она, чтобы у моей матери стало одним ребенком больше.

— Вы прекрасный парень, Уильям, мужайтесь, и давайте ускорим шаг, а то мы по крайней мере на четверть мили отстали от товарищей, и такая медлительность говорит не в пользу нашей храбрости.

— Вы правы, мой друг, мне кажется, я слышу, как наш главнокомандующий ворчит на нас.

Когда отряд дошел до места, где Гилберт собирался устроить засаду, старик расставил людей, кратко дал каждому новые разъяснения, приказал всем не издавать ни звука, а сам спрятался за деревом в нескольких шагах от Маленького Джона, уже напряженно вслушивавшегося в лесные звуки.

Сонную тишину ночи нарушал иногда лишь крик проснувшейся птицы, мелодичное пение соловья и шелест ветра в ветвях деревьев; но вскоре к этим смутным звукам присоединился отдаленный, едва слышный стук копыт, настолько слабый, что только чуткое ухо лесных обитателей могло его отличить от свиста ветра, птичьих голосов и шороха листьев.

— Кто-то едет верхом, — сказал вполголоса Робин, — мне кажется, я узнаю короткий и быстрый шаг наших местных пони.