Книга Кетополис. Книга 1. Киты и броненосцы - Грэй Ф. Грин

— Я все равно не понимаю…

— Я бы хотела кое-что тебе показать. Кое-что, чего не видел почти никто. Возможно, это поможет тебе… понять? увидеть?

Он и не заметил, как она перешла на «ты»: но в этом не было ни панибратства, ни холодного презрения аристократки. Просто констатация.

Хильда встала и в три шага пересекла комнату. Конрад в который раз удивился уверенности, с которой она двигалась здесь, среди занавешенных сетями стен.

Она подошла к столу, выдвинула ящик.

— Вот, — протянула Конраду папку.

Прямо рок какой-то преследовал его сегодня в образе таких вот папок.

Конрад осторожно принял — на папке не было и следа пыли, словно ее аккуратно и часто вытирали, — потянул за связанные тесемки. Потом откинул жесткую, в муаровых разводах обложку и — замер. Судорожно пролистал рисунки.

Растерянно поднял глаза, забыв, что госпожа Хильда — слепа.

Похоже, как и она сама.

— Да, именно, — откликнулась сразу же. — Именно так. Возможно, теперь ты понимаешь больше, чем тогда, когда шел на Стаббовы причалы.

— Я бы сказал, — пробормотал он, — что теперь я понимаю куда меньше. В смысле — больше фактов, но куда меньше понимания. В конце концов, я шел сюда вовсе не за этим.

— Ах, да, — проговорила госпожа Хильда чуть насмешливо, как показалось. — Сомские бобы. И вправду полагаешь, что они тебе помогут?

— Однажды — почти помогли.

— Почти, — повторила она. — Но ведь то, что случается однажды, — редко повторяется. Бобам нельзя верить: даже «слушающие», когда жрут их горстями, редко находят ответы на свои вопросы. Кажется, ты полагаешь, что бобы открывают новые двери? Но мне всегда казалось, что эти двери открываются только в тебе самом. Впрочем, хватит высокопарности. Лучше ответь, что ты думаешь об этих рисунках.

Конрад взвешивал каждое слово. Отчего-то поступать так казалось ему предельно важным.

— Эти рисунки… Их рисовал тот, кто, несомненно, мне знаком. И здесь — старые рисунки. И то, что на них изображено… Я бы сказал, что это странно.

— Лучше подумай, не что на них изображено, а как.

Конрад взглянул на листы еще раз. Рука — несомненно Фокса. Но стиль… Госпожа Хильда снова была права: чтобы Ричард Фокс рисовал в таком стиле и такие сюжеты, Конрад не видел никогда. Эти рваные линии, эти переходы из черного в белое… Словно сон. Либо — словно из-под рисунка старался вырваться некто другой, кого и не заметить с первого взгляда. Этот второй слой в рисунке был каким-то… внечеловеческим.

И еще…

— Здесь, как понимаю, — не все листы.

— Ты понимаешь верно. Но дело в том, что книга была дописана, я знаю это наверняка. Она… Она очень важна для нас. Для всех нас. И когда я говорила о странных совпадениях, я, несомненно, имела в виду и это тоже.

Госпожа Хильда поднесла ко рту вырезанный из желтоватой кости стаканчик. Пригубила.

— Я не могу тебя ни о чем просить, Конрад Ауэрбах. Не могу. Иначе покажется, что я спасла тебя из корысти. Но ты теперь — мой должник. Поэтому, когда ты обнаружишь недостающие части книги (заметь, я говорю «когда», а не «если»: возможно, это произойдет не сегодня и не завтра, но — произойдет), — извести меня.

Конрад сглотнул сухим горлом.

— Есть и еще одно, — слова давались ему с большим трудом. — Сегодня я видел, что… человек, знакомый и вам… рисует теперь. И мне… — он попытался подобрать слова, — мне — страшно.

— Тогда — бойся, — лицо госпожи Хильды оставалось все таким же отстраненно-прекрасным, но в голосе скользнули жесткие нотки. — Но я скажу вот что: что бы ни рисовал теперь Ричард Фокс, это не предназначено для наших глаз. Вероятно, ты поймешь это лучше всех остальных. В конце концов, — она словно бы заколебалась на миг, — в конце концов, тебе придется в это поверить.

* * *

Небольшую серебряную коробочку он обнаружил, уже расплачиваясь с автомедоном на площади у театра. С удивлением раскрыл: на выстеленном бархатом донце лежали три синих круглобоких боба.

* * *

Делают так: бобы режут, потом в крохотной ступке перетирают получившиеся кусочки; каждую часть не менее чем сорока оборотами медного пестика. Смесь забивают в трубку: несколько табачных листьев, затем порошок и сверху — табак же. Выуживают уголек и кладут в чашечку. Правила хорошего тона требуют еще и открытый огонь перед глазами: жаровню либо камин, однако правилами хорошего тона можно и пренебречь.

Другое дело, что у Конрада не было ни сил, ни времени даже на такие простые, в сущности, действия.

Да и непонятно оставалось — стоит ли теперь городить огород с бобами или можно обойтись тем, что есть.

А — было, было. По крайней мере, два адреса, оставленные Гаем. Причем оба — вполне заманчивые и обещающие. Особенно в свете сказанного госпожой Хильдой.

Хватило бы сил.

Сил же — вот почему-то! — почти не осталось. Приходилось буквально заставлять себя переставлять ноги: левую, теперь — правую, теперь — снова левую. Если бы он сумел добраться до трамвая, то, наверное, сел бы и не встал. Так и крутился бы над новыми кварталами до завтрашнего утра. К счастью, чтобы карабкаться на башенку подвесной дороги, сил не оставалось точно.

Кое-как он добрался до кофейни на Гранд-бульваре: в канун праздника здесь было довольно людно, а из-за холодной погоды все столики занесли внутрь. Люди стремились в тепло, но мест хватало с запасом.

Сперва он почти насильно затолкал в себя пончик, запивая кофе, но потом на него напал жор: тело вспомнило, что не ело с самого утра, да и тогда… Что там было? Чай с черствой булкой, страшно подумать когда испеченной? Мы, конечно, люди искусства, можем и чистым вдохновением питаться, однако же…

Даже не смешно.

Он послушался тела и заказал пряного мяса в горшочке, а к нему порцию рагу. Потом подумал и добавил еще тарелку рыбных лепешек в кислом соусе. Ел, стараясь не торопиться. Получалось, кажется, но — плохо. Когда отложил приборы, некоторое время не решался встать. Боялся, что не сумеет. Решил не торопиться и раскурил короткую, с палец, сигареллу.

Теперь можно было жить.

Только вот думать — оставалось трудно. Тяжело было думать. Мысли ворочались, словно тысячелетние черепахи: заросшие тиной и водорослями. Пройтись бы по ним скребком…

Он вынул часы: большие, с ладонь, плоские, с гравировкой на крышке, изображавшей основание Кетополиса волею Августа Первого. Праведник Иона благочестиво взирал на трудящегося монарха из китовой глотки.

Пора? Да, пожалуй, пора.

Он встал, чувствуя себя перегруженным рыбацким судном: как бы не перевернуться, не успев отдать швартовы. Ладно, как-нибудь.

Универсальный ответ это самое «как-нибудь».