Книга Голодная Гора - Дафна дю Морье

– Ты приехал приблизительно в два часа дня, – сказал он. – К четырем часам ты, наверное, обошел весь город дважды и увидел все, что там можно увидеть. Открой окно со своей стороны, мой мальчик. Здесь очень душно.

Он почувствовал, что от меня пахнет виски, подумал Джонни. Ну, будет теперь заваруха. Придется сказать ему, что мне стало дурно, и я был вынужден зайти в паб и прилечь там. Снова к горлу подступил этот неприличный смех. Однако дед ничего больше не сказал. Он казался задумчивым, погруженным в свои мысли, вообще был какой-то не такой, как обычно. Возможно, его переговоры с директором банка оказались не слишком успешными. Однако вряд ли это возможно, ведь медный рудник приносит не меньше двадцати тысяч фунтов в год. Впрочем, маменька всегда была склонна к преувеличениям. Может быть, как раз все наоборот, ее сведения неверны, и дела идут совсем не так хорошо. Во всяком случае, это не мое дело, подумал Джонни; он зевнул, закрыл глаза и откинулся на подушки кареты, держась рукой за оконный ремешок. Он испытывал восхитительную истому, все его существо наполняло невыразимое довольство собой и всем окружающим, и если такое бывает от виски или от Бетти Финеган, то что же, черт возьми, он будет испытывать через несколько лет, когда станет служить в драгунах? Жить на свете, в конце концов, не так уж плохо. Через несколько минут он уже крепко спал, лицо его разрумянилось, волосы слегка растрепались, и выглядел он, по правде говоря, гораздо младше своих семнадцати лет.

Джонни проснулся только тогда, когда карета с грохотом катила по мостовой Дунхейвена, проснулся, словно от толчка, вспомнив о присутствии деда рядом с собой в карете, и тут же почувствовал облегчение, смешанное с удивлением, увидев, что дед тоже уснул и, значит, не будет его бранить за то, что он такой никчемный собеседник и с ним даже нельзя поговорить. Он испытывал огромное искушение рассказать о том, как он провел этот день, Генри, однако что-то заставило его отказаться от этой мысли: смутное подозрение, что его младший брат вовсе не станет восхищаться и одобрительно хлопать его по плечу, а, наоборот, отстранится от него с удивлением, может быть, даже с отвращением и будет относиться к нему хуже, чем раньше. Все, конечно, уже пообедали, дедушка пообедал в Слейне, и Джонни, который был так голоден, что мог, казалось, съесть целого быка, с жадностью накинулся на оставленный ему в столовой холодный ужин, уклончиво отвечал на расспросы Генри о том, как он провел день.

Младшие мальчики вместе со своей сестренкой уже легли спать, и когда Джонни и Генри поднялись в гостиную, чтобы пожелать взрослым спокойной ночи, они увидели, что дед стоит перед камином с каким-то странным, несколько смущенным выражением на лице. Их мать сидела в кресле у окна, а тетушка Элиза – напротив нее, и обе они, отложив работу, слушали, что говорит глава дома. О Боже, думал Джонни, он узнал про сегодняшний день и теперь рассказывает им…

– Подождите минутку, – сказал их дедушка. – Я хочу, чтобы вы тоже выслушали то, что я собираюсь сообщить вашим матери и тетке.

Внуки повиновались, Медный Джон откашлялся и заложил руки за спину.

– Я не намерен особенно распространяться, – сказал он, – но хочу поставить вас в известность о том, что произошло. Этот раз я здесь долго не пробуду, только заеду на шахты, чтобы обсудить кое-какие вопросы, и сразу же вернусь на ту сторону. В дальнейшем я предполагаю оставаться там дольше, чем это было раньше, и, с вашего позволения, Фанни-Роза, основным моим местопребыванием будет отныне Летарог. Элиза может оставить за собой дом в Сонби и поселиться там, когда позволят обстоятельства. Этот дом, разумеется, останется открытым для любого члена нашей семьи, мои внуки по-прежнему могут считать его своим родным гнездом.

Он замолчал и снова кашлянул. На лице Элизы застыло недоумевающее выражение, она метнула взгляд на невестку, сидевшую напротив нее.

– А что будете делать, в Летароге, отец? – спросила она. – Вам будет тоскливо одному. И, кроме того, неудобно будет ездить в Бронси, это слишком далеко. Ведь именно поэтому вы перебрались в Сонби.

– Я не буду один, дорогая, – сказал ее отец. – Именно это я и собирался вам сообщить. Три недели тому назад миссис Коллинз дала согласие стать моей женой. Мы поженились в Бронси и после этого переехали в Летарог. Она очень хорошая, милая женщина, преданная мне всей душой, и она любит меня. Я очень счастлив, что могу называть ее теперь миссис Бродрик и надеюсь, что вы будете делать то же самое.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Затем Фанни-Роза воскликнула: «Боже мой!», а Элиза разразилась бурным потоком слез.

– Ах, отец, – проговорила она. – Как вы только могли? Миссис Коллинз, ваша кухарка! И это после стольких лет. Что скажут люди, все наши друзья в Сонби? С нами теперь никто не станет разговаривать.

– Ясно одно, – сказала Фанни-Роза, – эта новость убьет Барбару. Нам придется каким-то образом скрыть ее от бедняжки.

– Барбара уже знает, – спокойно отозвался Медный Джон. – Я сообщил ей, когда заходил к ней в комнату. Она отнеслась к моей новости с полным пониманием.

– Если бы она не заболела, этого никогда бы не случилось, – рыдала Элиза. – Только потому, что она лежит здесь, прикованная к постели, а я вынуждена за ней ходить, только поэтому вы попали в зависимость к этой… к этой женщине – я никогда не смогу называть ее миссис Бродрик, отец, вы не можете от меня этого требовать.

И она снова залилась слезами.

– Разумеется, – сказала Фанни-Роза, – ваш отец волен поступать, как ему заблагорассудится. Ведь миссис Коллинз уже не молодая женщина, которая могла бы… Я хочу сказать, что новое положение вещей никоим образом не может отразиться на Джонни, ведь верно?

– Уверяю вас, – сказал ее свекор, – что интересы Джонни не пострадают ни в малейшей степени, так же как и ваши, Фанни-Роза, и твои, Элиза, – одним словом, ни один из членов нашей семьи не будет обижен. Мне семьдесят пять лет, моей жене пятьдесят. В моем завещании, естественно, оговорена определенная сумма, которую она получит после моей смерти, однако то, что я ей оставляю, никак не отразится на доле, которую получит каждый из вас, никто из вас не пострадает. Что же касается наших друзей в Сонби или в каких-нибудь других местах, то ты, Элиза, можешь не беспокоиться. Мы будем жить в Летароге, и миссис Бродрик не намерена никуда оттуда переезжать. Людям совсем не обязательно знать, что я снова женился, если ты сама не захочешь поставить их об этом в известность. Я верю и надеюсь, что ни один из членов моей семьи не будет таить зла против женщины, которая так добра, что согласилась разделить со мной последние годы моей жизни.

Никто ничего не ответил. Медный Джон перевел взгляд с дочери на невестку, потом посмотрел на своих внуков. Вошел Томас, чтобы задернуть занавеси. Когда занавеси сдвинулись и раздался щелчок, в этом звуке Генри послышалось что-то финальное, словно он знаменовал собой завершение эпохи. Все теперь будет по-другому. Клонмиэр, конечно, останется, они с Джонни и младшие братья будут по-прежнему приезжать сюда на каникулы, но деда с ними уже не будет. Библиотека опустеет, на столике в передней не будет его суковатой палки и шляпы с загнутыми полями, а дед будет жить в маленьком фермерском доме в Летароге, будет сидеть напротив своей кухарки, этой веселой широколицей женщины с красными руками, которая, бывало, пекла такие вкусные пышки и говорила с певучим бронсийским акцентом… Это ужасно, думал Генри, это просто отвратительно. Подумать только, что его дед, которого он так боялся и уважал, мог так низко пасть, низвергнуться со своего пьедестала. Бедные тетя Барбара и тетя Элиза; как им сейчас плохо, как ужасно они себя чувствуют. Теперь он будет к ним особенно внимательным, будет следить, чтобы малыши не шумели и не мешали им.