Книга Алиби - надежда, алиби - любовь - Вера Колочкова

– Да. Я теперь другая, Игорь.

– Сонь… А Мишку ты замуж отпусти, ладно? И не заводи с ней разговоров про ее красный диплом, ради бога! Ее еще со второго курса чуть не отчислили. Я ходил, договаривался, взятки давал…

– Да?! Но я же… Я же не знала…

– Да. Ты не знала. Ты ей просто приказ отдала, чтобы был непременно красный диплом, вот она и врала тебе все пять лет! Боялась, переживала, извелась вся. И я, идиот, молчал. Тоже боялся. Как ты лихо нам всем гайки-то закрутила, а?

Помолчали. Стало вдруг слышно, как часто капает вода в кухонную раковину, словно невидимый глазу секундомер отсчитывает уходящее время: тук-тук, тук-тук…

– Вот, кран сломался… – с ноткой безысходности в голосе произнесла Соня, будто собираясь заплакать. И совсем некстати добавила: – А Сашка в стриптиз собралась, представляешь? Даже не знаю, что теперь с этим делать…

– Да ничего не надо делать, Сонь. Просто дай ей хлебнуть этой жизни. У нее характер такой. Пока сама не попробует… Ничего. Не страшно. Она сама себя в обиду не даст. Ничего.

– Как у тебя все просто, надо же!

– Нет. Не просто. В нашей земной жизни ничего простого нет, Соня. Привыкай. Ну, я пойду. Ночь уже… У тебя вон глаза слипаются.

– Иди…

– Все будет хорошо, Сонь! И у тебя, и у меня.

Он быстро поднялся из-за стола, пошел в прихожую, на ходу произнося буднично, как будто уходил не навсегда из своего дома, а в булочную напротив:

– Из квартиры на днях выпишусь, за вещами завтра заеду. Ты собери там что-нибудь, что считаешь нужным… Или, наоборот, ненужным… Дачу можешь продать, если хочешь, я доверенность дам. А машину я себе оставлю, от нее все равно уже толку нет, дорого не продать, на металлолом разве… Ну все, пока…

Соня закрыла за ним дверь, медленно прошла на кухню. Тихонько вошли следом за ней Мишка с Сашкой, в пижамах, с растрепанными волосами, щурясь от яркого света.

– Ну что, мам, поговорили? – первой спросила Сашка, садясь напротив матери.

– Поговорили. Впервые в жизни, наверное, поговорили. Надо же, двадцать пять лет с человеком жила, можно сказать, бок о бок, и ни разу с ним не говорила по-человечески… Он всегда был моим благодарным слушателем, а собеседником – никогда. Девочки, а с вами я так же себя веду? Как начинаю об этом думать, у меня сразу на сердце так горячо становится, так стыдно…

– Да ладно, мам, не парься! Давай лучше Мишкину свадьбу обсудим! – легко махнула в ее сторону ладошкой Сашка. – Знаешь, когда ты спала, Димка приходил, хотел официальное предложение сделать. Он же не знал, что у нас Машка пропала… Так что у нас теперь Мишка – невеста!

Протараторив все это на одном дыхании, она повернулась всем корпусом к Мишке, лихо подперев красивое бедро кулаком:

– А мы тебя так просто не отдадим! И не надейся! Ты у нас не абы как, а с высшим образованием невеста, умница-разумница, еще поискать таких! А на свадьбе я на столе стриптиз станцую, вот веселуха будет! Как приложение к твоему диплому!

– Сашк, достала уже своим стриптизом. Хватит уже! Оно тебе надо? – заворчала смутившаяся было Мишель.

– Да, Саш… Может, ты и впрямь одумаешься? Мишель права – оно тебе надо? – тихо спросила Соня.

– Не знаю, девочки. Надо, наверное. Я так чувствую… Все равно буду делать то, что задумала.

– Ну, тогда покажи хоть, как это выглядит. Можно нам с Майей на репетицию прийти?

– Ой, она же просила позвонить! А который час? – спохватилась Сашка.

– Поздно уже. Не звони. Она спит, наверное, – задумчиво покачала головой Соня. Немного помолчав, проговорила тихо: – Все-таки удивительный человек твоя Майя! Поговорила я с ней, и будто меня пробило.

– Да, она так может… – понимающе усмехнулась Сашка. – Уж я, как никто, это знаю…

– Да. И я теперь знаю. Я теперь много о себе чего знаю, девочки… Это так страшно, оказывается, когда правда о тебе предстает вдруг в чистом, нерафинированном виде! А потом, когда еще и Машка пропала, меня этой правдой… обожгло. Или торкнуло. Как хотите, так это и назовите. Ну, в общем… Простите свою глупую мать, девочки…

– Ой, да ладно, мам, опять начинаешь! – сильно прижала Сонину ладонь к столу Сашка. – Кончай, а? Все, проехали! Мы тебя любим, слышишь? Такую, какая ты есть. И с правдой, и без правды. И пробитую, и обожженную, и даже слегка торкнутую…

Соня опять засмеялась. Сквозь слезы, конечно, но легко и благодарно. Потом прислушалась, подняв кверху палец. Из ее комнаты доносилось негромкое Машкино кряхтенье, похожее на частый сухой кашель.

– Пойду температуру померяю… А вы спать идите, скоро уже светать начнет! Завтра вам рано вставать.

Девочки, как по команде, послушно встали из-за стола, ушли в свою комнату. Соня подошла к лежащей на диване Машке. Та спала, выпростав из-под одеяла худые ножки, тяжело дышала носиком. От прикосновения ко лбу Сониной ладони вздрогнула, проснулась, удивленно уставилась на мать.

– Спи, Машенька… Все хорошо, ты дома, со мной.

– А папа где?

– Я его попросила, чтоб он тебя ко мне привез. Папа тебя любит, и я тебя люблю. Я знаешь как соскучилась!

– А ты на меня сердиться не будешь, что я без спросу ушла?

– Нет, что ты, не буду.

– А где Миша с Сашей?

– Дома, Машенька, дома. А ты поспи со мной рядом, ладно? А утром мы проснемся и позовем в гости тетю Надю с Лизкой. И вместе с тобой пирог испечем. Такой же вкусный, как у тети Нади… У нас ведь тоже получится, правда?

Она долго еще приговаривала ей в ухо что-то ласковое, гладила по спинке, по рыжим волосам, прятала холодные ножки под одеяло, пока не почувствовала, как уходит из Машки напряжение испуга, как она беззаботно проваливается в свой детский сон. Потом прилегла тихонько рядом, боясь потревожить то ли спящую дочь, то ли свое новое хрупкое состояние, которое еще до конца не поняла, не осознала, но которое теплым покоем переполняло ее душу.

Странный ей снился сон. Она видела себя в освещенной ярким искусственным светом галерее, похожей на длинный узкий коридор. В коридоре нет ни одной двери, только в конце его виден теплый живой свет. Там, кажется, и есть дверь. Открытая. Единственная. Спасительная.

Будто кто-то толкает ее в спину – надо быстрее дойти до двери, надо выйти из этого страшного коридора. Но чем быстрее она идет, тем дальше и дальше отодвигается спасительная дверь. Мертвенный люминесцентный свет становится ужасающе ярким, режет глаза…

Вдруг она замечает, что стены коридора совсем не голые, как ей показалось вначале. На них висят портреты ее любимых классиков. Большие, объемные, в красивых золоченых рамах. Надо бы остановиться, всмотреться…

Что-то странное, жутковатое есть в этих портретах. Вот Александр Сергеевич чуть развернул в ее сторону свой необычный профиль, обдав холодной высокомерной улыбкой. А вот, глядя на нее в упор, сердито свел широкие седые брови Лев Николаевич. Во взгляде же Федора Михайловича ясно читается болезненное равнодушие, скрывающее тяжелую неприязнь. Даже любимый Антон Павлович неодобрительно блеснул своим пенсне, внимательно проводив ее грустными глазами.