Книга Подводное течение - Михаил Март

Очнулся я, когда приехала милиция. Машу забрала “скорая помощь”, которая, впрочем, ей не требовалась. Скорее всего, женщину увезли, чтобы сделать анализы.

А на меня надели наручники и отвезли в отделение милиции. Тогда я еще не знал об аресте моей матери. Как выяснилось впоследствии, она сидела в машине рядом с гаражом и ждала, когда я вывезу бесчувственную Машу. Мне также ничего не было известно, что она говорила на допросе.

Меня держали в следственном изоляторе, в одиночной камере. Следствие шло недолго. При таком количестве улик и доказательств отпираться не имело смысла. Мой адвокат сказал коротко: “Тебе грозит пожизненное, но это лучше, чем расстрел. Спасение только одно – если тебя признают невменяемым”.

Я сознался во всем, кроме убийств. Следователь даже пошел мне навстречу: с меня сняли эпизод с изнасилованием мертвой девушки в парке. Возможно, они не могли его доказать. Но адвокат настоял на том, чтобы оставить этот эпизод в деле, и я признался в этом изнасиловании. Могло показаться, что мой защитник играл на стороне обвинения, но это не так. Нормальный человек не насилует трупы – на этом строилась его защита.

И только в день суда я увидел свою мать. И не в зале, где обычно сидят родственники, а рядом с собой, на скамье подсудимых. Мы расцеловались и расплакались. Она сильно постарела, и у нее появилась прядь седых волос. Я не мог поверить, что мама могла кого-то убить, но она в деталях описывала каждый эпизод.

Процесс разворачивался по странному сценарию. Весь упор обвинение делало на убийства, и свидетелей нашлось предостаточно. По моей линии никаких свидетелей не было. И даже Маша сказала, что ничего не помнит. Доказательством моей вины были моя поимка с поличным и взятый у потерпевшей анализ спермы.

Внимание переключилось на мою мать. Некий Алексей Зайцев предъявил снимки мясника и его знакомых. На них среди толпы была моя мать. По мнению обвинителя, она следила за мясником и, чтобы подставить его, подбирала жертву из его знакомых. Так оно и получилось.

Потом свидетельствовала сестра мясника Амалия Гурская, ветеринарный врач. Она узнала в моей матери свою посетительницу, которая приносила усыплять кошку и вполне могла выкрасть из сейфа опасные препараты, найденные в крови каждой жертвы.

В суд также привезли несколько роз из оранжереи на нашей даче. Результаты экспертизы подтвердили, что в руках мертвых девушек находили розы, срезанные с тех же кустов. Что касается последней жертвы, убитой в ту ночь, когда у меня было алиби, и найденной в витрине магазина, то здесь выяснилось, что у матери нет алиби. Нашли свидетельницу, какую-то толстуху лет пятидесяти, которая работала в ночную смену в небольшой кондитерской, неподалеку от нашего дома. Мать заплатила ей деньги и велела принести пирог ко мне домой ровно в час ночи. В квартиру просила не заходить.

Так все и было. Мы играли в карты. Звонок в дверь. Я открыл. Женщина мне передала пирог со словами: “Это от вашей матушки. Просила передать. Она не очень хорошо выглядит, и уже легла спать”.

Тогда я ничего не заподозрил. Внес угощение в комнату и объявил всем, что мама нам испекла пирог. То, что она сама не зашла, никого не удивило. Гости подумали, что она не хотела показываться в домашнем виде. Все знали, как трепетно она относится к своей внешности и что перед каждым выходом на улицу часами сидит перед зеркалом.

Полковник, инвалид, сосед с верхнего этажа, подтвердил, что в комнату мать не заходила. К тому же инвалид добавил, что темно-синие “Жигули” принадлежали ему, но с тех пор как у него отказали ноги, машина стояла под окнами и гнила. Моя мать купила ее и отремонтировала. При обыске в ее квартире нашли квитанцию из мастерской. А в багажнике машины – белую водоэмульсионную краску, которой был выкрашен труп девушки, найденный в витрине магазина.

Нашелся и пропавший сторож магазина. Но тот ничего сказать не мог. Он отключил сигнализацию и открыл заднюю дверь собутыльнику, обещавшему принести водку, но увидел человека в черном, который ударил его по голове. Сторожа даже в суд не вызвали, а просто зачитали его показания, впрочем, не имевшие особой ценности. Также ни словом не обмолвились об анализе спермы, взятой у девушки из витрины. Девушку я не знал и никогда не видел, так что сперма не могла соответствовать моей. Мало того, я не мог поверить, что моя мать в одиночку могла перетащить труп девушки, а потом увезти сторожа в лес, вколоть ему снотворное и отключить того на сутки. Но и этими вопросами никто не задавался.

О себе я не думал. Когда-то меня должны были поймать. Такие люди, как я, неизлечимы. Остановить меня может только смерть. Покончить с собой мне не позволили. Меня содержали в одиночке в смирительной рубашке. Я настоящий живой скандал, сенсация и звездочки на погонах оперативников. Все в одном флаконе. От тюрьмы меня спас адвокат. За это я благодарен Маше, которая наняла для меня защитника и на суде не сказала обо мне ни одного дурного слова. Она так и осталась моей несбыточной мечтой.

Суд отправил меня на экспертизу в институт Сербского. Меня признали невменяемым. Профессор сказал по секрету: если бы я был замешан хоть в одном убийстве, диагноз был бы другим. Такова разнарядка сверху – всех убийц признавать вменяемыми. Исключением стала моя мать. Экспертиза ей не требовалась. Она психически больной человек, инвалид и состоит на учете около сорока лет. Я был ее опекуном как сын и здоровый человек, к тому же врач. Теперь она лишилась опекуна, так как и я признан невменяемым. Нас вместе должны посадить в психушку тюремного режима на всю оставшуюся жизнь.

Ходатайство адвоката о помещении сына и матери в одну больницу, подкрепленное мнением экспертов, удовлетворили и нас не стали разлучать. И даже в таких тюремных клиниках можно жить неплохо. Были бы деньги, а моя мамочка совсем не бедный человек.

Мы живем в привилегированном корпусе. Здесь палаты на двоих. Одну такую предоставили нам, несмотря на разность полов: родственники. О свободе я даже не мечтаю.

Мама читает книгу, а моя голова лежит у нее на коленях. Я смотрю на синее небо сквозь решетку в окне. Здесь тихо и спокойно, но я постоянно думаю о смерти. (Продолжение следует.)»

* * *

Таисия Андреевна отложила в сторону прочитанную книгу, взглянула на спящего на соседней кровати сына и вышла из камеры в коридор. Их камера-палата не закрывалась на щеколду: Белецкие были на привилегированном положении. Мать как грамотный человек работала в канцелярии главврача и следила за архивом и текущими делами больных.

Главврач ее очень уважал, называл по имени-отчеству, а также разрешал ей с сыном гулять в саду. Трудно сказать, чем вызвано такое отношение руководства к серийной убийце, но так все и было. И писатель со своей фантазией не ошибся. Таисия Андреевна слыла очень богатой женщиной.

Статная дама, она и в больнице не носила халатов. Ей очень шло шерстяное платье синего цвета с поясом, туфли на каблуках, волосы с красивой седой прядью, убранные в пучок.

Выйдя из палаты, она поднялась на этаж выше, минуя дежурного санитара, прошла по коридору до конца, постучала в дверь с табличкой «Главный консультант больницы Лев Яковлевич Листерман» и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату.