Книга Осени не будет никогда - Дмитрий Липскеров

— Ну, что вы, что вы, — покраснел Журов и, скрывая стыдливую радость, наклонился над селектором, в который отправил устное сообщение: — Готовьте лысого к выписке. Слизькина, я говорю!!! — проорал.

Журов прочитал каракули Зураба, собственноручно снял наручники и елейным голосом предупредил:

— Вы же умный человек… Ваша бумажка полежит у меня в сейфе… Не возражаете?

— Нет, — ответил грузин, растирая запястья.

Он сейчас на все был согласен, вспоминая то острейшее мгновение сладости, на которое его подсадила Сашенька, словно на крючок. Ему до смерти было необходимо попасть с ней в постель, или у него мозги спекутся.

Полковник Журов глядел, как девица по-хозяйски берет трубку его телефона и стукает ноготками по клавишам.

Убил бы, думал. Но сначала бы… Хотя не в его вкусе, слишком маленькая ростом.

Сашенька вызвала из больницы перевозку, все вышли из кабинета, найдя в коридоре сержанта Хренина, хлюпающего сливовым носом, из которого сочилась кровавая юшка.

— Кстати, — между прочим сообщил Журов, — Душко к ордену Мужества представляем.

— Ага, — отозвался грузин.

Хренин завыл побитой дворнягой, а Сашенька вообразила подтягивающегося Душко с орденом на заднице. Картина оказалась столь возбуждающей, что, выйдя на улицу, она потерлась о бедро грузина.

— Не вспыхивай! — предупредила, наблюдая, как выводят из отдела лысого. Тот протягивал к Журову руки, улыбался и говорил: «Слизькин… Василий Кузьмич!».

Она, как истинный врач, в работе над кандидатской тотчас забыла про сексуальные утехи и отбыла к больному, велев Зурабу, ждать ее на городской квартире.

Журов даже помахал вослед, удаляющейся «скорой». Здесь к отделу подкатили два «галенвагена» с государственными номерами, и полковник понял, что конфликт разрешился вовремя. Хотел было напомнить о министерстве, но передумал и зашагал внутрь родного отдела гордый и усталый.

Ни в этот день, ни на следующий Сашенька не принесла сексуального облегчения грузину, так как была увлечена своим новым пациентом. Она добилась полного рентгеновского обследования и не нашла у лысого никаких повреждений костей.

Здоровяк, однако, подумала. Невероятные регенерационные способности. Синяки прошли уже к вечеру первого дня, а рана на месте бывшего уха, несмотря на антисанитарные условия милицейской камеры, даже не загноилась. Докторше пришлось лишь обработать рану перекисью водорода.

— Ничего, ничего, — успокаивала она лысого. — Сейчас такие протезы делают!

Лысый в ответ только улыбался, а когда Сашенька вновь спросила, как его имя, он повторил:

— Слизькин…

— Это ваша фамилия, — кивнула девушка. — Я знаю… А имя?

— Слизькин уме-ер, — с трудом выговорил лысый.

Сашенька вздрогнула.

— А вы кто?

Лысый молчал и смотрел на нее домашним животным.

— А как он умер, этот Слизькин? — попыталась Сашенька подойти с другой стороны.

— Ы-ы-ы!… — было ей ответом.

Что-то в этом «ы-ы-ы» напугало Бове, но она была психиатром и умела брать себя в руки, общаясь даже с самыми буйными.

«Пациенту надо сделать компьютерную томографию», — решила, и отправилась добиваться разрешения на дорогую процедуру. Ей отказали, сославшись на очередь, и она отправилась на прием к главврачу.

— А, это вы, Сашенька… — совершенно индифферентно встретил коллегу главврач. — Вас уже отпустили?

— А зачем меня держать? Я же ни в чем не виновата.

— Значит, другие времена настали… Раньше, если брали, то не выпускали, виноват ты, или агнец Божий…

— Что-то у вас настроение не праздничное, — заметила Сашенька.

— А это, Александра Игоревна, от сознания собственной незначительности…

— Депрессия… Попейте что-нибудь. Уж вам-то говорить о собственной незначительности… Доктор наук, профессор, академик, возглавляете крупнейший психиатрический центр страны…

— Знаете, милая… Я вот тут наблюдал офицера, который командовал операцией, у него шрам на шее… Он мне нож показывал, которым ему голову отрезали… У меня как-то все переменилось после внутри. Кого волнует, что я академик, кроме может быть, моих близких… Ну не я, кто-нибудь другой был бы на моем месте… А вот офицер…

— И на его месте кто-нибудь был бы, — попыталась Сашенька успокаивать профессора.

— Конечно, — согласился тот. — Вот только другому голову бы отрезали. А этот выжил… Сам, что ли, себе яремную вену пережал?.. Ведь это какой ужас надо преодолеть, когда реально, когда не метафора, захлебываешься своей кровью!..

— Поговорите с Сихарулидзе на грузинском!.. Или знаете что? Поезжайте на дачу! — посоветовала девушка. — Там вас внуки живо на ноги поставят! Никакой депрессии через час не останется!

— У меня внуки взрослые…

— Ну, так правнуки…

— Они еще маленькие и живут на Севере. Внук мой старший — тоже офицер. Только медицинский. Он на Севере служит. А второй, у него еще нет детей, тоже офицер, военный хирург, шьет и режет по линии ООН под жарким солнцем…

Сашенька сидела, слушала своего начальника и думала, что вот так вот, можно случайно узнать всю человеческую душу за несколько минут, безо всякого старания. А другую душу никогда не приоткрыть… Ей жаль было старика, чья душа вдруг обнажилась, отринув все регалии ученого и члена профсоюза.

— Или, знаете что, — предложила она, — выпейте коньячку… С лимончиком. У вас же есть?

— На работе?

— Ну, имеете же вы право плюнуть на все хотя бы на несколько часов!

— Вы так думаете?

— Идите в свою комнатку, ложитесь на диван, а я вам ноги пледом укрою!

Главврач, словно ребенок, кивнул послушно и пошел в комнату за кабинетом, где открыл стеклянный бар, скрытый в буфете работы еще позапрошлого века, налил там рюмочку и выпил, как лекарство… Через несколько секунд ему стало легче, он поглядел заблестевшими глазами на Сашеньку, сбросил халат, оставшись в рубашке и брюках, сел на кожаный диван, снял видавшую виды обувь и прилег на подушечку с изображением бедуина. Он эту подушечку взял трофеем в каком-то маленьком немецком городке. Там у него еще был временный трофей — блондинистая немка с толстыми ляжками, такой вкусный трофей!..

На этом воспоминании академик вдруг увидел склонившуюся девушку, укрывавшую ему ноги пледом, и такой аппетитной показалась главврачу ее задница, обтянутая халатиком, что вдруг его рука сама потянулась, тронула подагрическими пальцами упругость девичьего тела…

Сашенька обернулась и посмотрела на профессора с удивлением. Он не понимал ее взгляда, боялся укора и презрения, а потому поспешил оправдаться:

— Наверно, вы последняя, к кому я прикоснулся в жизни в таком аспекте… Черт попутал… Простите…