Книга Вкус страсти - Дженнифер Блейк

Глядя, как он одним плавным движением снял рубаху, Маргарита почувствовала, что во рту у нее пересохло. Она быстро закрыла глаза и судорожно сглотнула. Когда она снова открыла их, Дэвид уже залезал в бадью.

Небесная Мать, какой же он красивый мужчина! Тело у него даже более совершенное, чем у обнаженных святых, корчившихся в муках в церковных нишах. Однако если она рассчитывала увидеть его мужское достоинство, ее ждало разочарование. Дэвид стоял спиной к ней и медленно опускался, садясь в бадью.

Намылив себя всего, включая голову, он тихонько плескался, смывая пену. Затем он оперся спиной о бадью, выстеленную полотном, которое защищало купальщика от заноз, и положил руки на края бадьи. Вздохнув, он погрузился в воду поглубже, пока сверху не остались только его затылок и верхний край широких плеч.

Огонек в лампе ярко вспыхнул, и в этом свете стало четко видно клеймо на задней части правого плеча рыцаря. Пламя окрасило сцепленные круги в золотисто-желтый цвет.

Маргарита неожиданно резко вдохнула. Ее глаза распахнулись, и она изумленно уставилась на позолоченный пламенем шрам.

Она села на кровати и отбросила одеяло. Ее сердце качало кровь с мощностью кузнечных мехов. Соскользнув с перины так быстро, что ее ноги громко стукнулись об пол, она подскочила к Дэвиду.

— Я думал, вы спите, — сказал он, обернувшись и глядя на нее. Его глаза тоже удивленно расширились: он увидел, что она снова легла спать обнаженной, не надев даже рубашку, чтобы защититься от холода. Его лицо потемнело, и он тут же отвел взгляд и стал смотреть на воду, омывавшую его колени. — Что-то не так?

— Да… нет. Я не знаю, — неуверенно произнесла она. Дойдя до бадьи, она опустилась возле нее на колени и осторожно, кончиками пальцев коснулась плеча Дэвида. — Вы когда-нибудь видели это ваше клеймо? Я имею в виду, вы когда-нибудь брали в руки кусок полированного железа или ручное зеркало, чтобы посмотреть на него?

— Несколько раз, еще в юности, — пожав плечами, ответил он. — Я мало что разглядел.

— Не могу не согласиться. — Она провела пальцами по маленьким кольцам изображения. — Так значит, вы никогда не задумывались о том, на что это похоже, что это означает?

Его плечо дернулось под ее рукой — это сократились мышцы, отреагировав на ее прикосновение. Когда он ответил, голос его звучал хрипло:

— Я думал, что это идея какого-то фанатика, который вот так помечал брошенных детей, оказавшихся в монастыре, или след проведенного странного обряда, который я не смог запомнить из-за чересчур юного возраста.

Она наклонилась и посмотрела ему в глаза.

— А вам никогда не приходило в голову, что это, возможно, цветок?

— Цветок, — произнес он презрительно — вполне естественная мужская реакция на такие женские штучки.

— Его придумали использовать для клеймения.

— Клеймения? Как клеймят воров?

— Не совсем. Это похоже на цветок утёсника, исполненный в металле, который использовали, скорее всего, для опознания.

Он хмурился, хотя догадка вспыхивала в его глазах богатого синего цвета.

— Именно утёсника?

— Точно. Обычный цветок, так его называют селяне, поскольку он растет повсюду, даже на камнях, а на латыни он называется planta genita. Жоффруа Анжу, предок Генриха VI, Эдуарда III, Эдуарда IV, Ричарда III и многих других, обычно цеплял такие цветки на свою шляпу, поэтому он и получил свое прозвище. Теперь же этот цветок стал…

— Символом Плантагенетов, — закончил за нее Дэвид, едва сдерживая гнев. — Нет, Маргарита.

— Это что, настолько невозможно? Вы очень похожи на них, Дэвид. Даже Генрих отметил это, а кому знать, как не ему?

— Что бы я ни говорил тогда перед всеми, я не Эдуард V. Я не тот бедный парень, каким вы или любой другой хотели бы меня считать.

— Вы уверены?

— Я не рождался в замке, меня не заточали в Тауэр, — решительно тряхнув головой, заявил он. — Я помню женский монастырь с очень раннего возраста, слишком хорошо помню монахинь, скудный рацион, березовые прутья для наказания и постоянный звон колоколов, призывающий к молитве.

— Но как же клеймо? Кто так мог поступить с ребенком? Конечно же, это должно быть нечто большее, чем простая прихоть, это какой-то знак…

— Какой, Маргарита? И для кого? И зачем?

— Я не знаю, но…

— Это только старый шрам — возможно, я порезался, или упал в огонь, или прислонился к раскаленному металлу, когда был еще малышом. То, что шрам на что-то похож, — чистой воды случайность.

Она не верила ему. Он не мог разглядеть шрам так, как она, никогда не видел его вблизи, детально.

Такие отметины никто случайно не получает. Нет, это невозможно. Это изображение преднамеренно впечатали в кожу так, чтобы оно получилось четким. Отметина была гладкой и бледной на фоне потемневшей от солнца кожи его плеча, так что он получил ее практически сразу после рождения.

От ужаса у нее сжалось сердце, а на краях ресниц повисли слезинки. Как он, должно быть, кричал от боли, бедный брошенный ребенок, оставшийся без матери и отца, которые могли бы защитить его! Опустив голову, Маргарита прижалась губами к крошечному изображению цветка.

Ее губы стало покалывать, когда она коснулась неправдоподобно горячей кожи Дэвида, и внутри у нее тут же взорвалось желание. Дэвид вздрогнул, и на его плечах появились пупырышки гусиной кожи, которые Маргарита почувствовала губами. Она тут же провела по ним ладонями, словно пытаясь успокоить его.

— Маргарита…

— Что?

— Вы… Вы не должны…

— Так уж и не должна? — Ее голос стал низким и немного сдавленным. — Идемте со мной в постель, покажите мне, чего еще я не должна делать. Идемте в постель, вам нужно отдохнуть.

ГЛАВА 14

— Если я пойду с вами и окажусь в опасной близости к кровати, — угрожающе прорычал Дэвид, — то отдых — это последнее, чем я там займусь.

— О! — Только это она и смогла произнести, поскольку обещание необузданного удовольствия, прозвучавшее в его словах, лишило ее возможности дышать.

— Я не могу лежать рядом с вами, когда на вас нет ничего, кроме волос, переливающихся оттенками меда, и сена, и эля, и молодых каштанов, не прикасаясь к вам. Но если я прикоснусь…

— То что? — спросила она, когда он запнулся.

— Я буду еще менее склонен спать.

— Вы хотите, чтобы я спала здесь в одиночестве? — пробормотала она, снова проводя ладонью по изгибу его чистого плеча, трогая мышцы, поднимавшиеся над плечом крутыми уступами.

— Я устроюсь на полу. Этой епитимьи будет достаточно, чтобы я отвлекся от мыслей о вас.

— Там холодно. И жестко.

— Вот и хорошо.