Книга Куда улетают ангелы - Наталия Терентьева

Толя Виноградов как будто услышал мои грустные мысли и сказал:

— У вас просто замечательная прическа. Вам очень идет.

«Прической» он назвал мою растрепанную косу, которую, конечно, давно пора остричь. И сделать нормальную, модную стрижку, которую надо укладывать каждый день…

— Вы сказали — вы разошлись с отцом Вари?

— Да.

— Почему?

— Потому что мужчина не может жить долго с одной женщиной.

— Да? — Толя посмотрел на меня. — Вы имеете в виду отца вашей дочери?

— Я имею в виду вообще мужчин. Вы так созданы.

— Ясно.

Наверно, я сказала это так категорично, что он не стал никак комментировать. А что, собственно, он мне мог сказать в ответ, этот лазутчик из чужого стана, с большими теплыми руками?

Мы шли с ним мимо высоких заборов, возле каждого участка были посажены деревья или кусты, в соответствии со вкусом хозяина. Кто-то нетерпеливый насадил, видимо, сразу взрослые деревья, и часть деревьев не прижилась, кто-то сажал маленькие сосенки, кто-то кусты, и сейчас под снегом трудно было понять — какие именно.

Я вспомнила совсем некстати, как прошлым летом мы обсаживали с Виноградовым барбарисовыми кустами наш забор с внешней стороны и как потом все трое ухаживали за малышами, которые тут же заболели — заразились от соседних дубков мучнистой росой.

Вспоминая, я замолчала. Толя тоже молчал. Так мы и шли по пустому поселку, мимо чужих чугунных ворот, слыша только скрип наших сапог и думая каждый о своем.

Через несколько минут Толя улыбнулся и показал мне высокую башню на какой-то даче, построенной в стиле боярских палат — с луковичными башенками, многоступенчатыми переходами на этажи. На самом верху на фоне светлого зимнего неба, как будто освещаемого ночью снегом, был хорошо виден флюгер в виде то ли домового, то ли лешего — доброго, толстенького, хитроватого. А я вспомнила своего дядьку, маминого старшего брата Алешу, которого я очень любила в детстве, особенно после того, как умер папа. Я хотела рассказать про него Толе, но, подумав, не стала.

Дядьку все звали Лешик, он внешне действительно походил на лешего, только был не хитрый, а простоватый. Его так легко можно было обмануть, спрятаться в шкафу, а потом выпрыгнуть со страшным криком, и он пугался, смеялся. Как-то раз мы с его детьми набрали на даче лесных орехов, еще зеленых, и сказали ему, что тетя Ксения, жена его, просила сварить из них компот… Он поверил, вооружился черпаком, большой кастрюлей, долго мыл орехи…

Дядька прожил с женой Ксеней тридцать лет, они родили и вырастили четверых детей, одного похоронили. Лет семь назад он разбогател — успел ухватить хороший кусок на своем комбинате, где работал заместителем директора, когда комбинат закрывался.

И дядьку словно подменили. Он вдруг резко захотел под старость лет упругого тела и чужой юности рядом с собой. Юное тело нашлось сразу, стояло наготове в боевой раскраске в соседнем магазине, раскладывало кефир по полкам. Забыв надеть под рабочий халатик трусы, ненароком наклонилось и объяснило дядьке, стекшему по стенке в полуобморочном состоянии:

— Я еще маленькая. Просто так — не дам.

На следующий день дядька принес духи, часы и билет на «Спартак» в Большой театр. И услышал в ответ:

— Ты не понял. Я маленькая и очень честная. Я за деньги не могу. И за подарки тоже. Понимаешь?

Дядька, увидел под халатиком розовые, сочные, твердые сосочки. Собеседница сняла пальчиком с дядькиных губ прилипший волосок. Пальчик пахнул мокрой, маленькой, нежной дырочкой, о которой он думал всю ночь и весь день. Дядька облизал пальчик. А юная фасовщица, метнув осторожный взгляд на пожилую товарку, протирающую лотки из-под творога, облизала свой же пальчик, обслюнявленный дядькой.

Дядька, не задумываясь, развелся. Но в награду за свое предательство подарил безутешной жене кусок заповедной земли на северном побережье Болгарии, с прекрасным пресным озером.

«Пресное» по-болгарски — «сладкое»… По берегам его растут, как трава, низкорослые ярко-красные маки, стелется дикая карликовая мальва с маленькими лиловыми соцветиями, а в расщелинах острых, словно губчатых скал живут огромные жуки с черными, переливающимися жемчугом панцирями и быстрые, нежно-серебристые гадюки…

На следующий день все было хорошо и просто. Гостей осталось человек десять, включая нас. Мы гуляли, ели очень вкусные блюда, которые волшебным образом появлялись и исчезали, играли в фанты на подарки, заботливо приготовленные Жениной мамой. Варя выиграла, думаю, не случайно, большую красочную книгу сказок. Никто ни с кем — по крайней мере, со мной — не целовался. Я не плакала по углам и почти не думала о своей глупой жизни. Толя то и дело сосредоточенно говорил с кем-то по телефону, Женька несколько раз приобнял меня, проходя мимо, но в кусты больше не тащил. Ольга ходила красивая, с переливчатыми тенями, которые казались то фиолетовыми, то зелеными, а сама она от этого еще больше смахивала на ведьму, и все пересмеивалась с Жениной мамой.

Часов в двенадцать, наконец, приехал Женин сын Сева. Он оказался тоненьким молодым человеком достаточно невразумительной наружности. Интересно, подумала я, какая же была у Жени та самая жена — из юности… Мне Севу представили как будущего коллегу — он учился на театроведении в ГИТИСе и уже писал для журналов о театре. Юношу вовсю стала опекать Ольга, и он вовсе не был против. А я радовалась, что наконец-то перестала натыкаться на ее требовательный и насмешливый взгляд.

Варя была счастлива — огромные пространства и снаружи, и внутри, а также новый друг Петя, второклассник.

Вечером у Жени был спектакль, поэтому вся компания после раннего обеда стала собираться в Москву. Женька, правда, предлагал всем остаться, особенно мне, но я решила ехать.

— Мам, а можно мы к Пете на дачу приедем? — Варя по-детски первым делом натянула шапку и теперь сосредоточенно застегивала липучки на ботинках.

— Когда-нибудь… обязательно.

— А он к нам… в Клопово? — Варя договорила тише, посмотрела на меня и снова наклонилась к уже застегнутым ботинкам.

— В Клопово нечего делать, там клещи и… и…

Варька подняла на меня глаза, полные слез. Я такими же глазами посмотрела на нее.

— Варя, три-четыре!..

Мы одновременно запрокинули головы и так их подержали. Потом опустили. У Варьки не скатилось ни одной слезинки, у меня — одна маленькая, которая не удержалась в глазу.

— А я вот с платками стою, готовлюсь…

— К миссии милосердия?

Толя Виноградов стоял в накинутой куртке и улыбался, глядя на нас.

— А зачем вы головы поднимали наверх?

— Слезы обратно загоняли…

Он засмеялся.

— Прекрасный женский мир. И детский… — он посмотрел на Варьку. — Поедешь в моей машине?