Книга Высокая вода - Донна Леон

Он покачал головой, явно огорченный такой культурной деградацией.

— Как вы узнали, что она им написала?

— Так я прочел письмо, — просто объяснил он, потом подождал и уточнил: — Вернее, я прочитал перевод ее письма.

— Как вы его получили?

— Да ведь всю вашу корреспонденцию вскрывали и читали. — Он говорил почти с упреком, как будто ждал, что она будет намного понятливее. — А вот как вы отправили то письмо к Семенцато? — Его любопытство было неподдельным.

— Я его отдала одному человеку, который ехал в Гонконг.

— Кому-то с раскопок?

— Нет, туристу, которого встретила в Сиане. Он собирался в Гонконг, и я попросила отправить письмо. Я знала, что так будет гораздо быстрее.

— Очень умно, Dottoressa. Да, очень умно, весьма.

Волна холода пробежала по ее телу. Она оторвала уже давно онемевшие ступни от мраморного пола и поставила их на перекладину между ножками стула. Ее свитер намок под дождем, и Бретт чувствовала себя в нем как в ледяной камере. Ее пробрала дрожь, и она снова закрыла глаза, ожидая, пока она пройдет. Тупая боль, уже много дней обитавшая в ее в челюсти, превратилась в яростное жгучее пламя.

Когда она открыла глаза, человек уже стоял в другой части зала, протягивая руки к очередной вазе.

— Что вы собираетесь со мной сделать? — спросила она, отчаянно стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и спокойно.

Он вернулся к ней, осторожно держа двумя руками низкую чашу.

— Я думаю, это самая красивая вещь в моей коллекции, — сказал он, слегка поворачивая ее, так чтобы Бретт могла проследить за простой, нанесенной кистью линией кругового рисунка. — Она из провинции Цинхай, у конца Великой стены. Я осмелюсь предположить, что ей пять тысяч лет, а вы что скажете?

Бретт тупо глянула на него и увидела дородного мужчину средних лет, держащего в руках раскрашенную коричневую чашу.

— Я спросила, что вы собираетесь со мной сделать, — повторила она, интересуясь только этим, никак не чашей.

— Хм? — произнес он себе под нос, бегло взглянув на нее, а потом снова вернувшись к созерцанию чаши. — С вами, Dottoressa? — Он сделал маленький шажок влево и поместил чашу на вершину пустующего пьедестала. — Боюсь, у меня не было времени подумать об этом. Все затмил один интерес — показать вам мою коллекцию.

— Почему?

Он стоял прямо перед ней, изредка деликатно дотрагиваясь пальцем до чаши, слегка поворачивая ее то туда, то сюда.

— Потому что у меня так много красивых вещей, а я никому не могу их демонстрировать, — произнес он с таким явным сожалением, что оно не могло быть наигранным. Он повернулся к ней и с дружеской улыбкой пояснил: — Точнее, никому из тех, кто что-то в этом смыслит. Видите ли, люди, ничего не понимающие в керамике, вряд ли оценят красоту или уникальность увиденного. — Тут он умолк, надеясь, что она поймет его трудности.

Она поняла.

— А люди, разбирающиеся в китайском искусстве или в керамике, сразу поймут, откуда к вам попали эти вещи?

— Ох, какая умная, — сказал он, разводя руки жестом, выражающим восхищение ее догадливостью. Потом помрачнел. — Это трудно — иметь дело с невеждами. Они смотрят на все эти великие ценности, — и тут он повел правой рукой перед собой, охватывая этим жестом все находящиеся в комнате экспонаты, — как горшки или плошки, но не постигают их красоты.

— Но это не мешает им их для вас добывать, да? — произнесла она, не пытаясь скрыть сарказм.

Он воспринял сказанное спокойно, как должное.

— Нет. Я им говорю, что достать, и они достают.

— Вы им заодно советуете, как именно это нужно делать? — Она говорила с большим трудом. Ей хотелось, чтобы это скорее кончилось.

— Зависит от того, кто на меня работает. Иногда приходится давать очень точные указания.

— Такие указания вы дали типам, которых послали ко мне?

Она увидела, что он хочет соврать, но вдруг переменил тему.

— Что вы думаете о коллекции, Dottoressa?

Внезапно она поняла, что у нее нет больше сил.

Она закрыла глаза и откинула голову на спинку стула.

— Я спрашиваю вас, что вы думаете о коллекции, Dottoressa, — повторил он, чуть повысив голос.

Медленно, больше от изнеможения, чем из упрямства, Бретт помотала головой, не открывая глаз.

Тыльной стороной ладони, как бы походя, человек смазал ее по скуле. Его рука всего лишь скользнула по ее лицу, но силы удара хватило, чтобы снова разошлись срастающиеся кости челюсти, отозвавшись вспышкой боли, которая взорвалась у нее в мозгу, прогнав все мысли и все сознание.

Бретт без чувств соскользнула на пол. Он посмотрел на нее секунду, потом отступил к пьедесталу, поднял с пола прозрачный колпак, бережно накрыл им низкую чашу, еще раз поглядел на женщину, лежащую на полу, и покинул помещение.

Глава 22

Бретт была в Китае, в палатке со всяким археологическим барахлом. Она спала, но ее спальный мешок лежал на неудобном месте, и земля под ней была очень жесткой. Газ в обогревателе опять кончился, и пронизывающий холод высокогорной равнины терзал ее тело. В Пекине она отказалась пойти в посольство и сделать прививку от энцефалита, и теперь ее мучила жгучая головная боль — первый симптом болезни, и бил жуткий озноб, посылаемый из мозга смертоносной инфекцией. Мацуко ее предупреждала, она-то сделала прививку еще в Токио.

Если бы тут было еще одно одеяло, если бы Мацуко принесла что-нибудь от головы… Она открыла глаза, ожидая увидеть брезентовую палатку. Вместо этого она увидела под собой серый камень и стену и вдруг все вспомнила.

Она закрыла глаза и неподвижно лежала, прислушиваясь, чтобы понять, здесь ли он еще. Потом подняла голову и решила, что боль можно вытерпеть. Глаза подтвердили то, что уже сообщили уши: его не было, и она находилась наедине с его коллекцией.

Бретт с усилием поднялась на колени, потом, придерживаясь за стул, встала на ноги. В голове стучало, а комната поначалу кружилась, но она постояла с закрытыми глазами, и все пришло в норму. Боль распространялась от ушей, пробираясь в череп.

Открыв глаза, Бретт увидела вдоль одной стены длинный ряд окон с железными решетками. Она заставила себя пройти через комнату и подергать дверь, но та была заперта. Поначалу каждый шаг отдавался болью, но потом она постаралась расслабить мышцы челюсти, и боль поутихла. Она вернулась к окнам, пододвинула к ним стул и очень медленно на него вскарабкалась. Из окна была видна крыша дома на противоположной стороне улочки. Слева тоже были крыши, а справа — Большой Канал.

За окном хлестал дождь, и она внезапно заметила, что одежда на ней мокрая и прилипла к телу. Она, пошатываясь, слезла со стула и осмотрелась в поисках какого-нибудь источника тепла, но ничего не нашла. Села на стул, обхватила себя руками и попыталась унять сотрясавшую ее дрожь. Ее пальцы уперлись во что-то жесткое. Это был язычок пряжки. Сквозь мокрую ткань она накрыла его ладонью, как талисман, и крепко прижала к телу.