Книга Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Татьяна Соломатина

– Не пори херню! – отрезала Маргарита, выдыхая в промозглые сумерки дым, смешенный с паром дыхания. – Нет, интерн – парень с чувством юмора. Но, поверь, это не тот случай, где ему смешно. Я же вижу, как он на тебя смотрит. Особенно когда ты не видишь. Он тебя любит. А Панин… – старшая акушерка обсервации глубоко затянулась и, решительно выдув дым, сказала, как в ледяную воду нырнула: – Панин бабу завёл. Не хотела тебе говорить. Но и не хотела, чтобы ты не знала. Я ему весь мозг сделала, чтобы он тебе сам сказал. А он трусит.

– Панин бабу завёл?! – удивлённо распахнула глаза Мальцева и уставилась на подругу. – Да ты что?! – ахнула она чуть ли не восхищённо. – И ты молчала?! Ну, даёт! – И Татьяна Георгиевна расхохоталась.

Маргарита Андреевна смотрела на неё с удивлением. Она ожидала какой угодно реакции, но только не такой. Полагала, что Мальцева будет переживать. Злиться. Но…

– Господи, как у него сил-то только хватает! – продолжала тем временем веселиться Татьяна Георгиевна. – И тебе начмед, и тебе трижды папа! Дедушка уже. Варвара, мать её, Андреевна, опять же! А он… бабу завёл! – продолжала жизнерадостно хохотать Мальцева.

– Ты себя ещё пропустила, – несколько язвительно заметила Маргарита Андреевна.

– Фу-у-уф! Вот именно, – еле успокоилась Татьяна Георгиевна. – Знаешь, Маргоша, если подумать, то… мы с Сёмой уже скорее брат и сестра. Двоюродные. Такие, знаешь ли, двоюродные чайлдфри. Так что никаких фатальных последствий инцеста. Да не кривись ты – это метафора! Мы так давно вместе, и всё так переплелось во всей своей взаимообратной одномоментности, как те нейроны… – Татьяна Георгиевна замолчала. – Выкурить, что ли, и правда ещё одну сигаретку? – подруга прикурила и протянула Мальцевой. Молча. Заинтересованно глядя той в лицо. – Марго! Прекрати на меня таращиться! Меня нисколько не задевает, что Панин «бабу завёл», если ты это пытаешься разглядеть. Меня это только радует. Если разобраться, то и сто лет назад он таким же образом тихо слился из моей жизни – «заведя бабу». Варю. Завёл, слился и немедля начал меня снова в свою жизнь встраивать. Возмущаясь, что как же это так, что я не против с ним поболтать, позаниматься любовью и время провести, но… Но я не люблю его. Панин всю жизнь эту несчастную треклятую любовь у меня вымогал. Истериками ли, шантажом ли… Кто спорит? Сволочь – именно я. Но я никогда не вымогала любовь у Панина. Ни до Матвея. Ни, тем более – во время и после. Так что я перекрещусь на ту бабу, которую он завёл. Я пошлю ей цветы и конфеты. И богу помолюсь за то, чтобы Панин никогда больше не вернулся в мою жизнь в качестве любовника. Он мне дорог. Он неплохой друг и прекрасный начальник. Он мой коллега. Вот во всех этих своих ипостасях пусть он и остаётся ныне, присно и во веки веков. Аминь!

– И тебя даже не интересует, что за баба? – подозрительно прищурилась Марго, глядя, как Татьяна Георгиевна тушит сигарету в банке с окурками, всего несколько раз затянувшись.

– Конечно, интересует! Я – женщина. И я, разумеется, любопытна.

– Новая начмед по терапии. Высокая, стройная, язвительная, умная, правильные черты лица, блондинка… Всё понятно?

– Ух ты! Ну да… Её же представляли на сборняке заведующих у главврача. Красивая баба. Но если под своим многозначительным «всё понятно?» ты прячешь то, что она похожа на меня, то – нет. Непохожа. Она скорее похожа на Варю.

– Ага, щаз! Как светлячок на табуретку!

– Не в том смысле. Она похожа на Варю тем, что она заботлива. Она явно не эгоистична, как я. Панин её будет волновать куда больше, чем волновал меня. К тому же она замужем, и значит, Панину не придётся вырывать у семьи выходные, праздники, недельные поездки и Четыре Дня В Году. Потому что и она в эти дни будет занята семьёй. Вполне красивая у них будет внебрачная половая связь. Мы с Паниным исчерпали всё, что могли. А у него уже просто, по-видимому, рефлекс. Настолько стойкий, что уже из условного мутировал в инстинкт. Ему нужна баба на стороне. Аллилуйя! Будь я менее эгоистична – я и сама бы заметила.

– Дура ты, Танька. Умная, а всё равно дура. Панин ничего не вырывал. Панин тебя любил. И любит.

– Марго, если ты не понимаешь природу его любви ко мне, то я тебе и не объясню. Просто не сумею.

– Типа я такая тупая? – чуть надулась Марго.

– Типа ты такая другая. Не такая, как я. Как женщина – ты куда умнее меня. Кстати, как там твои интернет-романы? Идём ко мне в кабинет, расскажешь. Холодно…

С тех самых пор, как Мальцева немного подкорректировала объявление Маргариты Андреевны на сайте знакомств – от предложений не было отбоя. Пару раз Маргарита Андреевна сходила на свидание «в реал». Типчики, ей попадавшиеся, разделялись строго на две разновидности. Первый: невнятные дяденьки невнятных годов, жмущиеся на лишнюю пироженку и готовые рассказывать о лишениях. О злом начальстве. О старухе-матери. И о негодяйке-жене – в девяносто девяти процентов случаев, кстати, вовсе не бывшей. Второй: молодые парни, желавшие не столько секса, сколько места жительства, одёжек и стабильных котлет за этот самый секс. «Ладно бы ещё красавчики-жеребчики были, вроде Денисова! – язвительно хохотала Маргоша. – Тогда бы ладно! Но ты бы видела тех вьюношей! Это же ж обнять и плакать! А ещё лучше – выбросить и бежать!» В общем, та самая, сплошная «романтика»! Маргариту Андреевну, тем не менее, всё это забавляло. Движуха, однако. Всегда есть о чём поговорить, есть кого высмеять. Не скучно, в общем. Особенно долго она потешалась над одним романтически настроенным престарелым юношей, с которым она встречалась «целых два раза!», назначавшим встречи под городскими памятниками и приходившим с одной розочкой, укутавшись в шерстяное кашне. Он целовал Маргоше ручку и читал стихи. «Совершенно бездарные!» – поставила диагноз Маргарита Андреевна, большая любительница сама рифмовать розы с морозами, ботинки с полуботинками и писать поздравительные спичи на манер: «Чтобы был достаток в доме / чтоб еблись не на соломе / чтоб всегда-всегда цвели / и любили, как могли!» Чужая пиитика, выслушанная дважды за дешёвым вином в бюджетных кафешках, её не вдохновила. Во второй – и в последний раз – она сказала «шерстяному» (дешёвое вино всегда слишком сшибает крышу): «Слышь, ну пойдём хоть переспим, что ли?!» На что он, трепетно поцеловав Маргошину ручку, навсегда впитавшую запах дезрастворов, сказал ей буквально следующее: «О, как вы прекрасны, фея! Люблю вас, благоговея… Я мечтаю быть вашим верным псом. На роль неутомимого кролика-производителя я не гожусь!» Сознание Маргариты Андреевны, слишком расширенное плохо очищенными винными парами, тут же услужливо подкинуло ей совершенно гротескную картинку: на месте её действительно верного старого пса – этот малахольный бездарный рифмоплёт-инженеришко. И придя домой, она берёт ошейник со словами: «Пошли, просрёмся!» Или отбирает у него свой сапог, с которым он спит в обнимку, и, тыча им в харю инженеришки, говорит: «Нельзя, говнюк, нельзя!» Или вот, пожалуйста, почёсывает инженеришке-рифмоплёту пузико, а тот блаженно дёргает ногой. Или как она варит себе кофе, а на полу крутится инженеришко, выпрашивая сырое яйцо – своё излюбленное лакомство. «Ну на, на, скотина!» – ласково говорит Маргарита Андреевна, выдавая «шерстяному» сырое яйцо. И он аккуратно берёт его в пасть и убегает в угол, ювелирно разделывать его, как не у каждого человека получится, а затем, гордый, приносит ей скорлупу-пустышку, победоносно виляя хвостом. И чего-то ухажёр ей в роли её верного пса не только не глянулся, но даже вызвал рвотные спазмы. Воображение ли, он сам ли, вино ли – но Маргарита Андреевна срочно отбежала в туалет заведения. А проблевавшись, сказала малахольному, что, в общем-то, если не для любви и поддержки, то хотя бы для секса… А раз у него с этим делом беда, то и прости-прощай, наша встреча была ошибкой. В общем, что до Маргошиного берега из Сети ни приплывало, то «якщо нэ гимно, то сранна триска!» – как любила говаривать по-хохоляцки санитарка Зинаида Тимофеевна.