Книга Похищение казачка - Фридрих Незнанский

Он вдруг увидел лицо горничной. Как же это может быть… что за искривление пространства… Он лежит на постели?… у себя в номере?… Так это всего лишь сон. Турецкий помотал головой. Сел.

— Вы хорошо себя чувствуете? — В голосе горничной проскользнула тревога.

Видимо, у него было странное выражение лица.

— Что со мной сделается, — проскрипел «Петр Петрович».

— Не стоит спать в одежде, — заметила горничная. — А я вот принесла вам костюм из чистки.

Турецкий молча встал и пошел в душ.

Голова никуда не годилась. От дурных снов и нескончаемых мыслей ощущение было ужасное. Только воля и упрямое желание действовать заставили его подняться.

Турецкий вздохнул — вода уже успела немного остыть; он не мог, сидя в ванне, повернуть кран ни рукой, ни ногой. С другой стороны, он не мог ни вытащить ногой затычку, чтобы выпустить воду и тем самым заставить себя вылезти, ни, набравшись решимости, выйти из воды, как подобает мужчине. Турецкому нередко говорили, что у него сильный характер. Ему казалось, эти люди судят о нем превратно: посмотрели бы они на него хотя бы сейчас, в остывающей ванне! Мысли его вернулись к последнему письму Веснина…

В дверь номера кто-то постучал. Ему не хотелось никого видеть, и он решил было не откликаться, однако стук повторился.

— Кто там? — сердито спросил Турецкий.

— Господин Долгих, вам письмо.

— Тогда войдите. И подождите немного.

Оказалось, принесли приглашение на политические дебаты и последующий ужин. Это было действо для избранных, которое тем не менее должны были показывать в прямом эфире. Там собирался весь городской бомонд.

Случаются нелегкие дни, а бывают невыносимые часы и особенно минуты. Вот вопрос: что хуже? Минуты складываются в часы, часы — в дни, ну и так далее. Еще с утра Турецкий чувствовал приближение этого неприятного состояния. Ему казалось, что грядут необъяснимые события, неизвестные силы вторгаются в его жизнь. А ведь он знал почти все, что произойдет, и думал о предстоящем с отвращением. Ему казалось, что на голове железный шлем, который стягивает лоб и пригибает к земле.

Когда в девять часов он наконец оказался на этом вечере, мысли путались, а руки подрагивали. Он тупо бродил среди весело болтавших людей и чувствовал себя так, будто был окружен мертвецами, — до того безжизненно было это общество. Он равнодушно брал бокал у официанта и рассеянно поддерживал разговор. Когда он закрывал глаза, перед ним то и дело возникало лицо, наблюдать за которым стало для него счастливой привычкой и которое он через час-другой должен был увидеть. Вспомнились ее слова, сказанные как-то о детективах: «…Постоянное обращение к темным сторонам жизни, исследование преступлений, скрытых пороков, психических извращений могут вселить в душу недоверие, если не отвращение ко всему роду человеческому. Мне, знаете, этого всего по уши на работе хватает… А ведь жизнь — возможность смотреть на мир раскрытыми глазами, ощущать его полноту — это же такое чудо, такой подарок на самом деле».

По сути, вечер, на который его позвали, — это были предвыборные дебаты, по факту — нечто более странное. Турецкий привык к тому, что подобные ситуации представляют собой довольно темпераментные схватки. Впрочем, и участники дебатов (Леонович и мэр Серебряников) сразу взяли с места в карьер. Отвечая на вопрос ведущего, Леонович заявил, что демократии в Волжске никогда не было и она никогда не наступит. Собственно, как и во всей стране. Сверху власть народа никто не принесет. Но вот завтра он, Леонович, расставит по всему городу передвижные палатки с бесплатной едой и напитками. А еще будут актеры и певцы, а еще будет шоу, а еще будет салют. И посмотрим, что из всего этого будет. И посмотрим, кто выиграет выборы. И вообще, посмотрим еще.

Действующий пока еще мэр Серебряников был обескуражен, а воздух был наэлектризован. Казалось, дискутанты вот-вот бросятся бить друг другу морды — так сначала казалось Турецкому. Но — ничуть не бывало.

Серебряников сообщил, что Волжску демократия не особенно-то и нужна и что ближе всего к демократии Волжск был в девяностом — девяносто первом годах, накануне распада Советского Союза. И что, спрашивается, было хорошего?

Леонович возразил, что с девяносто третьего года в стране появился олигархический режим. И что хорошего принес он?

Особой неприязни Турецкий между конкурентами не заметил. Впрочем, политики — актеры изрядные, кто их на самом деле разберет.

В заключение Серебряников сказал:

— Дебатами я доволен. Аудиторией — очень! Призываю всех прийти на выборы. Я лично приду.

Леонович вообще ничего не сказал, он уже ушел.

Зрители продолжили ужин.

Турецкий ходил по залу и искал Вязьмикину недолго. Вероятно, она сама ждала его и потому отделилась от всех тусовок разом. А может, она и не ждала его. Просто в этом странном городе можно при желании найти кого угодно. Желание у Турецкого было.

Женщина стояла на веранде в роскошном зеленом платье с обнаженной спиной. Скрестив руки, она дрожала на ветру как последний листок умирающего дерева. Она услышала его шаги и едва заметно шевельнулась.

— Хотите закурить? — Он почему-то снова совершенно естественно и как-то очень легко сказал ей «вы». Вечер, погода, ее платье — все располагало.

Она обернулась и посмотрела исподлобья. Глаза у нее сегодня были в цвет платью. Она вытянула сигарету из его пачки и сказала:

— Нравится вечеринка?

— Я пришел не на вечеринку. Я пришел за вами. Когда он говорил последние слова, она как раз

зажала сигарету между губ, и теперь сигарета дрожала вместе с ней. Ее глаза распахнулись еще сильнее, и Турецкий подумал: неужели еще кого-то можно удивить такой банальностью? Да еще циничную журналистку? Впрочем, кто знает, чужой организм — потемки, может быть, это просто дополнительная реакция на холод.

— Вы следите за мной?

Ее тон был или безразличным, или очень напряженным, он так и не понял.

— Возможно, вы — все, чего я когда-либо хотел. Дело не только в вашем лице, фигуре или голосе…

Он щелкнул зажигалкой, и она подкурила.

— Это… ваши глаза. Дело в том, что я в них вижу.

— И что же ты в них видишь? — спросила она чуть насмешливо и чуть ласково и снова повернулась к городу. Руку с сигаретой она теперь держала вертикально, и дым вился стремительной змейкой — казалось, не от нее, а к ней.

— Я вижу сумасшедшее спокойствие. Спокойствие на грани отчаяния. Я вижу, что ты устала бежать. И ты готова встретить то, что тебе суждено. Но ты не хочешь встречать это одна.

— Нет… — Она едва заметно вздрогнула и снова повернулась к нему. — Одна не хочу…

Ночной город лежал далеко внизу, несмотря на то что было не очень высоко — казалось именно так. Ветер делал дождь диагональным.