Книга Одержимость - Фридрих Незнанский

— Пока я был в коме, я все время с вами разговаривал, чувствовали?

— Ну, в общем…

— Короче, они от меня отстали. Навсегда. Больше не будут меня трогать.

— Так это все: сотрясение, сломанные ребра и… остальное — это они?

— Они. Я им сказал, что застрелюсь или утоплюсь, если они от меня не отстанут. Они меня вначале побили, я не отступился. Потом они вынесли меня из дому и таскали по каким-то холодным синим чащам, я все равно не отступался. Потом они меня изнасиловали, но я все равно говорил, чтобы они от меня отстали. И они отстали. Сказали, что я глупец, не понимаю того счастья, которое они могут мне дать, и отстали.

— И это хорошо?

— Зашибись! Короче, я хотел спасибо сказать, что вы меня не бросали и в коме поддерживали…

— То есть иск вы подавать передумали?

— Передумал. Теперь все будет нормально. Вы мне счет пришлите, и, когда меня выпишут, я вам позвоню, приходите ко мне в салон — полный комплекс услуг за счет заведения.

Юрий Петрович горячо попрощался с Керубино и убежал. Конечно, объяснения Рубинова ничего на самом деле не объясняли, но Гордеев не хотел сейчас об этом думать. Главное, что чертовы бумаги можно уничтожить и не придется выставлять себя на посмешище, представляя в суде интересы откровенного психа. Он заехал домой (все документы, не имеющие отношения к гроссмейстерам-самоубийцам, он, пока на Таганке ремонт, хранил дома) и разорвал иск космическому агентству на мелкие кусочки. Кусочки для верности еще и сжег, и все копии тоже порвал и сжег, и все черновики. Позвонил в «Глорию», сообщил ребятам, что Керубино его и их клиентом больше не является. Налил себе коньяку и в одиночку выпил за успешное завершение очередного безнадежного предприятия. Относительно успешное.

И в этот момент по сотовому позвонила Брусникина.

— Радуйтесь, — каким-то дрожащим голосом заявила она, — Болотников спрыгнул сам, и тому есть доказательства. Моя версия лопнула с треском. Готовы обнародовать свою?

— Конечно, готов! — рявкнул Гордеев. — Стройте Воскобойникова, трубите общий сбор. Уже мчусь делиться истиной.

Мелькнула мысль, что справедливость если торжествует, так по всем фронтам одновременно. Сегодня определенно его день. Бенефис.

7

Женя купила не один блок «Мальборо», а два. Один — за прошлый раз, другой — авансом за будущее признание. Воскобойников отнесся к ее версии с определенным и неожиданным скептицизмом. Женя не обиделась, но задумалась: шеф обычно менее сдержан в оценках. Если бы версия, на его взгляд, действительно была гениальной, он бы не поскупился на комплименты. И Колпаков — именно тот человек, который может рассеять сомнения шефа. Тот, кто способен расставить все точки над «и». Пусть его показания и не могут быть приняты в суде, до суда еще надо дожить. Но если уборщик, даже в неофициальном разговоре, признается, что видел, как Мовсесян убил Мельника, это даст самое главное сейчас — уверенность в своей правоте. И тогда можно со спокойной душой искать новые доказательства и свидетельства против Мовсесяна.

…Колпаков с еще одним парнем, чуть постарше его и поздоровее, убирал во дворе снег. Большими деревянными скребками они сгребали сугробы с асфальта, забрасывали в кузов грузовика и не обращали ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Снег еще не слежался, и потому добрая половина его разлеталась вокруг, падала прямо на головы уборщикам, большой белой тучей висела в воздухе вокруг них. Женя не решилась подойти вплотную, позвала издалека:

— Алексей!

Колпаков вздрогнул, очень медленно повернулся, но, увидев Женю, тут же расплылся в счастливой улыбке.

— Можно вас на минутку.

Он вопросительно или даже скорее просительно посмотрел на напарника, тот снисходительно махнул рукой:

— Дуй, я пока перекурю.

Колпаков, на ходу похлопывая себя по рукам и плечам, оббивая снег, заторопился, в три прыжка подскочил к Жене.

— Я могу быть вам чем-то полезен? — выдал, видимо, заученную фразу и остался доволен собой.

— Я принесла вам сигареты, — Женя вынула из пакета блок «Мальборо», — как и обещала. И хотела еще немного с вами поговорить.

Он сунул сигареты за пазуху и повторил нараспев, смакуя каждый звук:

— Я хочу с вами говорить…

— Но вам нужно работать?

— Холодно. — Он снова вытащил блок, распотрошил, достал одну пачку, опять сунул под комбинезон. — Я сейчас.

Галопом вернулся к своему напарнику, сунул ему пачку и долго что-то на ухо объяснял. Напарник сально ухмылялся, меряя Женю прищуренными глазами, но в конце концов согласно кивнул и взялся за лопату.

— Мы пойдем в кладовку, — пояснил Колпаков, вернувшись. — Там тепло. Вы не будете замерзать.

Женя вслед за уборщиком вошла через служебный вход. Кладовая, о которой он говорил, располагалась рядом с кухней ресторана, за стеной шумел вентилятор, гремели посудой, громко переговаривались повара, а в кладовой пахло подгоревшим маслом и специями. Колпаков освободил для Жени единственный стул, на котором до того лежала стопка чистых синих халатов, а сам пристроился среди тележек, в которые горничные собирают из номеров грязное белье:

— Хотите, принесу вам чай? Мне дают на кухне, хотите?

— Нет, спасибо. Я отвлеку вас буквально на несколько минут.

— Мне можно теперь долго с вами разговаривать. Серега сказал, что я могу не торопиться.

— Алеша, я очень вас прошу ничего не бояться и сказать мне честно, в тот день, о котором мы с вами уже говорили, когда незнакомый вам человек выбросился из окна, точно, кроме него, больше никого в номере не было?

Колпаков смотрел на нее совершенно влюбленными глазами и, казалось, просто упивался звуком ее голоса, абсолютно не понимая, о чем идет речь.

— Алексей! — Жене ужасно захотелось поводить у него перед носом указательным пальцем, чтобы сфокусировался. — Вы меня слушаете?

— Ага. — Он дважды кивнул, глазные яблоки в противоход голове закатились под верхние веки и выкатились, закатились и выкатились, но зрачки не сдвинулись ни на миллиметр, продолжая сверлить Женину переносицу.

— Вы ведь меня не боитесь?

— Не-а.

— А вообще кого-нибудь боитесь?

Этот вопрос привел его в некоторое замешательство, зрачки сдвинулись с мертвой точки.

— Когда темнота, боюсь.

— Но сейчас светло, бояться вам нечего. вы можете мне сказать, кто еще был в том номере, из которого выбросился человек?

— Вы красивая. Я хочу вам помогать. — Он снова заулыбался, теперь немного виновато. — Скажите, что я должен сказать? Я скажу.

— Нет, Алеша, так будет неправильно.

— А как будет правильно?