Книга Кони, кони… - Кормак Маккарти

Оттого, что придется показаться дома в таком вот виде.

Джон Грейди посмотрел на него, отвел взгляд, потом сказал:

Я не стал бы тебя осуждать.

Ты сам на себя полюбуйся.

Будет тебе, усмехнулся Джон Грейди.

В магазинчике на улице Виктории они купили джинсы, куртки и шляпы, переоделись в обновки и под мелким дождем прошли до автостанции, где Ролинс купил себе билет на автобус. Они сидели в кафе при автостанции в новой, негнущейся одежде и пили кофе. Затем по радио объявили посадку на автобус Ролинса.

Пора, сказал Джон Грейди.

Они встали, надели шляпы и пошли к автобусу.

Ну, бывай. Еще увидимся, сказал Ролинс.

Береги себя.

А ты себя.

Ролинс отдал билет водителю, тот прокомпостировал его, вернул, и Ролинс не без труда забрался в автобус. Джон Грейди стоял и смотрел, как Ролинс идет по проходу. Он думал, что тот сядет у окошка на этой стороне, но Ролинс выбрал противоположную. Тогда Джон Грейди повернулся, прошел через здание автостанции и медленно побрел под дождем в гостиницу. В последующие несколько дней Джон Грейди неплохо изучил корпус врачей столицы этой северной области, но никак не мог найти того, кто бы сделал то, что ему требовалось. Он блуждал по улочкам и закоулкам Сальтильо, пока не выучил их как свои пять пальцев. Наконец он добился своего. Он сидел на металлическом стуле в приемной хирурга, а тот, напевая себе под нос, снимал швы с лица. Закончив работать ножницами и пинцетом, он сообщил пациенту, что время – лучший лекарь и вскоре шрамы не будут такими заметными. Он предупредил Джона Грейди, чтобы тот не глазел на себя в зеркало и понапрасну не расстраивался, наложил повязку, сказал, что Джон Грейди должен ему пятьдесят песо, и велел зайти через пять дней, чтобы снять швы на животе.

Неделю спустя Джон Грейди покинул Сальтильо. Он ехал на север в кузове грузовика. Было пасмурно и прохладно. В кузове цепями был прикреплен дизель. Джона Грейди трясло и бросало из стороны в сторону, пока машина петляла по улочкам города, и он хватался за борта. Он надвинул шляпу на глаза, встал, уперся руками в кабину и ехал дальше таким вот манером, словно курьер, который везет важные новости жителям окрестных деревень, или евангелический проповедник, которого обнаружили в горах и теперь везли на север, в Монклову.

IV

За Паредоном на развилке они подобрали пятерых работников с фермы, которые забрались в кузов и кивнули ему с какой-то робкой учтивостью. Уже стемнело, шел дождь, и у всех были мокрые лица, которые блестели в желтом свете фонарей.

Они сгрудились возле дизеля, и Джон Грейди предложил им сигареты. Они, поблагодарив, взяли по одной. Потом, заслонясь ладонями от дождя и ветра, стали закуривать от его спички и снова поблагодарили.

Де донде вьене,[112]спрашивали мексиканцы.

Техас.

Техас, повторяли они. И донде ва?[113]

Джон Грейди затянулся сигаретой, посмотрел на мексиканцев. Один из них, который был постарше остальных, с интересом изучал его новую одежду.

Эль ва а вер а су новиа,[114]сказал он.

Все почтительно посмотрели на него, и Джон Грейди сказал, что именно так и обстоят дела.

А, ке буэно, говорили они. И потом еще долго Джон Грейди вспоминал эти улыбки и ту добрую волю, которая рождала их, эта воля обладала свойством даровать и сохранять достоинство, а также исцелять душевные раны и вселять чувство уверенности уже после того, как все прочие ресурсы оказываются исчерпанными.

Когда грузовик снова поехал, а Джон Грейди продолжал стоять в кузове, мексиканцы стали наперебой предлагать ему свои узлы, чтобы он мог сесть, и он, поблагодарив их, так и поступил. Джон Грейди сидел на каком-то бауле и клевал носом в такт тряске. Он задремал, а дождь прекратился, небо прояснилось, и луна стояла над высоко натянутыми вдоль шоссе проводами, словно единственная музыкальная нота, горящая в вечном, всепоглощающем мраке. Они ехали мимо полей, от которых после дождя пахло землей, пшеницей, перцем, а иногда и лошадьми. В полночь они подъехали к Монклове, и Джон Грейди попрощался за руку с каждым из своих спутников, а потом слез и, подойдя к кабине, поблагодарил водителя, кивнул еще двоим в кабине и какое-то время стоял и смотрел вслед удалявшемуся в ночи грузовику с его красным хвостовым огоньком, оставившему его одного в темном, чужом городе.

Ночь была теплой, и он переночевал на лавке местной аламеды, а когда проснулся, то уже взошло солнце и начался новый день с его обычной суетой. Школьники в синей форме шли по дорожке бульвара. Джон Грейди встал, перешел улицу. Женщины мыли тротуары перед магазинчиками, а уличные торговцы уже раскладывали на прилавках свои товары.

Он позавтракал в маленьком кафе в переулочке возле площади, зашел в аптеку, купил мыло и сунул его в карман, где уже лежали бритва и зубная щетка, после чего зашагал на запад.

Его подвезли до Фронтеры, а потом и до Сан-Буэнавентуры. Днем он искупался в ирригационном канале, побрился, выстирал одежду и лег вздремнуть на солнце, пока сушились выстиранные вещи. Чуть ниже по течению была устроена запруда, и когда Джон Грейди проснулся, то увидел, что с плотины прыгают в воду и плещутся голые дети. Он встал, завернулся в куртку и двинулся к плотине. Он сел неподалеку и стал смотреть на купающихся детей. По берегу прошли две девочки. Они тащили вдвоем прикрытый марлей бачок, а в свободной руке каждая держала еще по ведерку с крышкой. Они явно несли обед работавшим в поле. Девочки застенчиво улыбнулись полуголому Джону Грейди, казавшемуся по сравнению с коричневыми мексиканцами неестественно бледным. Эту бледность дополнительно оттеняли ярко-красные шрамы на груди и животе. Он сидел, курил и смотрел на детей в мутной воде.

Потом он весь день брел по жаре по пыльной дороге в направлении Куатро-Сьенегас. Мексиканцы, попадавшиеся ему по пути, охотно заговаривали с ним. Джон Грейди шел мимо полей, где мужчины и женщины махали мотыгами. При его приближении они прекращали работу, здоровались, говорили, что погода нынче выдалась хорошая, а он согласно кивал и улыбался. Вечером он поужинал с крестьянами. За столом из длинных жердей, связанных шпагатом, расположилось пять или шесть семей. Над столом был сооружен парусиновый навес, который заходящее солнце окрасило в оранжевый цвет, испещрив лица и одежду ужинавших полосами от швов на парусине. Девочки разносили еду на тарелках с поддончиками из останков ящиков, чтобы не так мешали неровности стола. Старик, сидевший на дальнем конце, встал и от имени всех ужинавших прочитал молитву. Он попросил Всевышнего помянуть всех тех, кто жил и умер на этой земле, и напомнил собравшимся, что кукуруза и пшеница произрастают исключительно по воле Создателя, и не будь этой самой доброй воли, не было бы ни пшеницы с кукурузой, ни дождей и тепла, а была бы одна лишь тьма кромешная. После этого вступления крестьяне приступили к трапезе.