Книга Журавли и карлики - Леонид Абрамович Юзефович

– У Ленина-то бабка по отцу, оказывается, родная дочь его же деда, – к месту припомнил дядька. – Дед у него был женат на собственной дочери. Писатель Солоухин пишет, он ее в младенчестве отдал на воспитание мещанину Алексею Смирнову, а как выросла, сам же, чурка, на ней и женился.

– Забыл, что ли?

– А хрен его знает! Он ведь калмык был, и она, получается, тоже калмычка. У них не разберешь. Ленин потому таких делов и наворотил, что отец у него от кровосмесительного брака родился.

– Выходит, Ленин наполовину монгол?

– Калмык.

– Это одно и то же, никакой разницы. Вот буряты, те немного другие.

– Полукровки страшнее всего, – матернулся дядька. – Чистокровные, те хоть знают свое место, а эти ни туда ни сюда. Болтаются, как говно в проруби, и всюду гадят.

Жохов вышел в коридор и позвонил по теткиному номеру. Номер не отвечал. После шестого гудка он положил трубку и вернулся в комнату.

За чаем дядька рассказал, как мальцом, в голодуху, ходил с крестной собирать конский щавель, чтобы сушить, толочь и добавлять в муку, шли над прудом и возле старой заводской плотины увидели русалку-лобасту. Сам он, правда, этого не помнил, крестная ему потом описывала в подробностях. Русалка плыла под берегом, высоко выставившись из воды, будто не плыла, а шла по дну. Ее безобразные, неописуемо длинные, как у всех лобаст, зеленоватые груди были закинуты назад, за плечи, не то мешали бы плыть. Она в упор смотрела на маленького дядьку и механически-ровным голосом, какой бывает у глухих, приговаривала: «Колеса катать, колеса катать». В детстве он не верил крестной, имевшей слабость расшивать свою куриную жизнь златоткаными павлиньими узорами, но недавно в нем заронилась мысль, что тем самым предсказывалось его увлечение нумизматикой. В свете этого пророчества оно обретало смысл, выводивший его далеко за рамки обычного хобби.

Монголы вообще не признавали никакого значения за событием, если никто не потрудился его предсказать. Такие события проходили бесследно и не запечатлевались в народной памяти, будь то даже война, чума или засуха. Об этом Жохову говорила знакомая монголка из министерства геологии. Он не подозревал в ней диссидентку, но когда после экскурсии во дворец Богдо-хана остался у нее на ночь, она прямо в постели доверительно сказала ему, что пребывание МНРП у власти никем никогда не было провозвещено, поэтому его следует рассматривать как мираж, как нечто на самом деле несуществующее, иначе святые провидцы и праведники знали бы о нем заранее. Судьбоносное будущее им открыто, бесплодное – нет, потому что не имеет корней в прошлом. Недаром конная статуя Сухэ-Батора в центре столицы воздвигнута на том месте, где при вступлении красных в Ургу конь основателя МНРП сделал лужу. Памятник ему – порождение телесных миазмов, когда-нибудь он растает как снег, исчезнет как сон. Голая женщина лежала рядом и говорила, говорила. Заткнуть ей рот не удавалось даже поцелуем. В ту ночь Жохов был ошарашен ее постельным откровением, но позднее не раз прилагал его к быстро меняющейся реальности. Что бы там кто ни болтал и на каких бы прозорливцев ни ссылался, нынешнюю жизнь никто не предвидел, следовало поскорее взять от нее все, что можно, пока ей не свернули шею.

Вооружившись этой монгольской теорией, Жохов решил, что газета «Сокровища и клады» не случайно явилась в его жизни. Богатство было предсказано ему историей про волшебную девочку из подполья. Ее корни лежали в его прошлом, значит, есть перспектива расплеваться и с Караваевым, и с Семеном Иосифовичем. Лелька поступит в полное его распоряжение, мать сможет наконец выйти на пенсию, а сам он купит две однокомнатные квартиры – одну сдавать, в другой жить и наслаждаться свободой. Катя будет навещать его в новой шубе, которую он подарит ей взамен ее кролика. Будущее насыщалось зримыми деталями, вплоть до реакции матери с ее армянином на внезапное появление в их квартире грузчиков со стиральной машиной последнего поколения.

Дядька тем временем обратился к судьбам знакомых нумизматов. Сам он пострадал еще при Сталине, но и при Хрущеве, и при Брежневе немало его товарищей, людей очень достойных, отбывали срок по обвинению в спекуляции. Продавать монеты запрещалось, разрешали только обмен. Московский клуб коллекционеров был наводнен шпионами, все места, где они собирались нелегально, контролировала милиция. Случались облавы с приводами, протоколами и сигналами по месту работы. В дядькином изложении эти воскресные сходки в лесопарковой зоне выглядели как революционные маевки при царизме.

Он стал вспоминать проданную коллекцию:

– Музейные были экземпляры! Траурный рубль Екатерины Первой, ее же – с локоном в волосах, оба в идеальном состоянии. Анны Иоанновны пробный рубль, орел на реверсе цепью окружен. У него коэффициент редкости – три. Больше не бывает. Петра Третьего полный рублевый набор был, всех монетных дворов. Павловский крестовый ефимок вообще уникум, цена ни в одном каталоге не указана.

– Как же его оценивают?

– А никак. Дураков нет продавать. Один нашелся, – сказал дядька и протяжно посмотрел в окно.

После уроков Катя забрала дочь с продленки. При виде матери та ни малейшей радости не выказала и с ходу начала перечислять все то, что тетка обещала ей купить, но не купила. Кое-что из списка посчастливилось приобрести в ближайшем газетном киоске. Наташа подобрела, взяла Катю за руку и стала рассказывать про одну девочку, дружившую раньше с другой девочкой, которая предложила меняться с ней календариками из серии про котят, а сама дала из другой серии, хотя эта девочка собирает с котятами, поэтому она теперь с той девочкой не дружит, а хочет дружить с Наташей и сегодня на перемене рассказала ей очень страшную историю.

– Рассказать? – спросила дочь по дороге к теткиному дому.

Отказаться Катя не посмела.

– Значит, – приступила Наташа, – в одном городе жила одна семья – мама, папа и дочка. Мама у них была колдунья, но дочка с папой это про нее не знали. Однажды она подарила дочке стеклянную куклу, необычайно красивую. Дочка стала играть с куклой, а мама пошла на работу. Она на заводе работала.

– Колдуньи на заводах не работают, – заметила Катя.

– Мам, ты чего? – рассердилась Наташа на ее непонятливость. – Она же нарочно, чтобы не догадались, что она колдунья. А папа у них был в отпуске. Он дома сидел, все делал по хозяйству. Обед сварил, зовет дочку: «Идем обедать!» Дочка пошла, а куклу во дворе оставила. Первое съела, второе, чай, опять вышла во двор, а кукла куда-то делась. Они с папой поискали ее, нигде нету. Папа говорит: «Ладно, сама найдется» – и начал дрова колоть. Они в деревянном доме жили, с печкой. Топором размахнулся, вдруг кукла откуда-то появилась, и он ей случайно руку отрубил. Дочка заплакала, но что тут поделаешь? Стала с ней дальше играть, с безрукой. А вечером мама приходит с работы, и у нее тоже одной руки нету. Дочка с папой говорят ей: «Ты иди в больницу!» А она никуда не идет, легла спать. Утром снова на завод ушла.

– Без руки?

– Не хочешь слушать, могу не рассказывать, – пригрозила Наташа.