Книга Рагу из любимого дядюшки - Наталья Александрова

— Слушай, мне некогда с тобой возиться! —рассердилась я. — Что ты как маленький…

Я расширила щель и освободила лапу. Мышь, разумеется, давноушла в подпол и теперь тихо посмеивалась там, вспоминая, как Багратионвытаращился на нее. Я попыталась пристроить половицу на место, и только тут доменя дошло, что кот вскрыл тайник. Под половицей лежали какие-то бумаги. Явытащила их с замиранием сердца. Это оказались три заграничных продолговатыхконверта.

Я положила письма на стол. Они совершенно не вязались сокружающей обстановкой, с бедным деревенским домом, с вопиющей нищетой, средикоторой жила покойная прабабка. Письма были поразительно современные, западные— узкие плотные голубоватые конверты с прозрачным окошечком, в котором былвиден адрес — тоже непривычный для нас, написанный как бы задом наперед: мс.Софья А. Голубева, дом 4, улица капитана Михреньгина, Парголово, Россия.

Что такое «мс»? Мисс или миссис? Трудно представить, чтобыкто-то называл бабушку «мс. Софья А. Голубева»…

Обратный адрес тоже впечатлял: мр. Джон С. Голдбиф,Милтон-драйв, Финикс, Аризона.

Я не сразу догадалась, что «мр. Голдбиф» — скорее всего,переделанная на английский лад моя собственная фамилия Голубев и автор писем —мой дальний родственник.

После короткого колебания я решилась прочесть эти письма.Хотя они были адресованы не мне, но прабабки уже не было в живых, а этипослания многое могут мне объяснить. Кроме того, я уверена — будь СофьяАлексеевна жива, она сама дала бы мне их прочесть, как-никак их написал мойродственник…

Письма выглядели совершенно одинаково, но, разглядевштемпели, я определила время, когда они были отправлены. Первое — пять летназад, второе и третье — четыре с половиной, с разрывом примерно в месяц.

С первого я и начала.

Открыв конверт, я достала два плотных листка, исписанныхпо-русски мелким неровным почерком. Чувствовалось, что автор отвык писатьпо-русски, некоторые буквы выходили у него на английский лад — то «Я» повернутоне в ту сторону, то буква Н больше напоминает номер, но в целом прочесть быломожно, и даже ощущался какой-то аромат устаревшего и оттого более настоящегорусского языка.

«Дорогая кузина Соня, — начиналось письмо, — я раднаконец найти Тебя после стольких лет…»

Я удивилась и умилилась тому, что этот русский человек вдалекой Аризоне называет бабушку дорогой кузиной и пишет «Тебя» с большойбуквы. Трудно представить старуху, которую я застала умирающей на больничнойкойке, маленькой девочкой и чьей-то кузиной, но тот человек в Америке,очевидно, помнил ее такой.

«Я знаю, что теперь у вас большие перемены и уже можно нескрывать, что у Тебя есть родственники за границей, и даже переписываться сними. Поэтому я и пишу наконец после стольких прошедших лет. Ты знаешь, ятеперь совершенный старик и так беспомощен и уродлив, что даже у себя самоговызываю насмешку и жалость. Я смотрю на себя в зеркало и думаю: неужели этототвратительный морщинистый тип с пигментными пятнами на дряблой желтоватой кожедействительно я ? Не может быть! Сердце мое еще стучит иногда с прежнимволнением, тогда мне кажется, что я по-прежнему молод и если открою окно, тоувижу не пальмы и далекие горы, а березовую рощу и синий купол деревенскойцеркви… И Тебя, дорогая кузина, увижу на крыльце.

Представить, что Тебя прошедшие годы тоже не пощадили, мнесовершенно невозможно. Я вспоминаю кудрявую девочку с яркими темными глазами, такую,какой я видел Тебя перед нашим окончательным отъездом в Соединенные Штаты.Помнишь ли, как тем последним летом мы купались в затоне под мельницей и ловилиналимов вместе с Сережей Кругловым? Помнишь, как мы залезли в сад Семизаровых инас едва не покусала их собака Аврорка ?Сколько же Тебе тогда было — семь лет,должно быть… Помнишь ли, как я катал Тебя на бициклете… кажется, по-русскиговорят «велосипед»… Вот я уже забываю даже слова родного языка, последнее, чтоосталось у меня от прошлого.

Впрочем, Сонечка, не подумай, что я вздумал жаловаться, чтоя был несчастлив или неудачен здесь. Нет, жизнь моя прошла хорошо, я был,наверное, даже счастлив, единственное только плохо — она прошла, моя жизнь, ипрошла слишком быстро…

Я хотел бы повидать Тебя, да боюсь — старое тело мое непонимает, что я еще молод душою, и не перенесет такого путешествия, да и Тебе яне хочу устраивать столь непосильное испытание. К тому же, признаюсь, мнеотрадно сохранить Тебя в памяти той кудрявою девочкой с яркими удивительнымиглазами…»

Я дочитала письмо и отложила в сторону.

Конечно, очень трогательно читать эти душевные излиянияамериканца, состарившегося на своей благополучной чужбине и не представляющегодаже в страшном сне, через что прошла его «кузина Соня», «кудрявая девочка сяркими удивительными глазами», но мне это письмо ровно ничего не дало,нисколько не приблизило к фамильной тайне.

Я достала из конверта второе письмо.

Тот же неровный мелкий почерк, только еще более торопливый —кажется, пишущий человек чувствует, что ему осталось жить совсем немного, испешит использовать оставшееся время. Неровные, непривычные, не совсем русскиебуквы наползают друг на друга, как будто слова торопятся выплеснуться на бумагуи боятся не успеть.

«Дорогая кузина Соня!

Счастлив был получить от Тебя весточку. Меня удивило Твоебеспокойство — неужели и сейчас в России может быть опасно переписываться сзарубежными родственниками? Мне кажется, Ты ошибаешься и те времена, о которыхТы вспоминаешь, более не наступят…»

Я прервалась на секунду. Так вот почему бабушка Соня пряталаэти письма! Она слишком многое перенесла за свою долгую жизнь, слишкомпривыкла, что все может быть опасно, боялась, что страшные времена вернутся, ина всякий случай скрывала переписку с американским кузеном.

Но, судя по всему, она ему все же ответила! Значит,посчитала повод для этого достаточно важным. О чем же она написала ему?

Я продолжила читать, надеясь получить ответ на свой вопрос.

«Мне кажется, изменения в вашей стране необратимы и Твоебеспокойство напрасно. Кроме того, мы с Тобою, кажется, уже достаточно стары,чтобы более ничего не опасаться. Старость ужасна, но у нее все же есть и своиположительные стороны…

Но довольно об этом. Еще больше удивило меня в Твоем письмесообщение о том, что Тебе удалось сохранить знаменитые камни Твоего батюшки,так называемые «Ашазы розовой антилопы». Мне кажется это почти невероятным! То,что Ты рассказала о самоотверженности Прасковьи, Твоей нянюшки, достойновсяческого восхищения, и сама Ты совершила почти невозможное. Впрочем, в нашемс Тобою возрасте не кажется важным то, что так заботит молодых, да и стоят ликакие-то камни человеческой жизни и молодости ? Я отдал бы любые алмазы, чтобыхоть на час вернуться в то лето перед нашим отъездом из России, чтобы пройтитропинкой среди березовой рощи об руку с Тобою…