Книга Две возможности - Эллери Квин

— Я! Это я стрелял в Квина! Я убил пятерых из них — Эндерсона, Жакара, дока Додда, Холдерфилда, Уолдо! Я придумал весь этот чертов план!

* * *

— Мне пришлось так поступить, Рима, — сказал Эллери. — Не было никаких доказательств. У меня было только одно оружие — любовь Кена к вам. Поэтому мы все инсценировали — обвинение, появление Чарли Брейди с ложной информацией о сравнении следов шин, которых там не было, ваш арест… Это было жестоко, Рима, но у нас не было другого способа установить вину Кена.

В доме было тихо, словно здесь произошла очередная смерть и люди собрались на Алгонкин-авеню, ожидая, пока вынесут гроб. (Возможно, они в самом деле там собрались.) Рима неподвижно лежала на кровати.

— Кен думал, что он охотится за единственной вещью в мире, которая ему нужна, — продолжал Эллери. — Ему не удалось заполучить ее. Но он нашел вас. Это был величайший момент в его жизни, Рима, и если бы убийства можно было стереть, как следы карандаша, то, найдя вас, Кен нашел бы и себя. Но убийства стереть нельзя. Перейдя определенную грань, убийца теряет контроль над событиями, и они начинают контролировать его. Для него было слишком поздно, Рима. И для вас тоже. Рано или поздно вы бы поняли, что что-то не так, заподозрили истину и постепенно все узнали. — Эллери готовился сказать гораздо больше — как она молода, как время залечивает раны и тому подобное, но ее молчаливая отстраненность, как у умирающей птицы, заставила его умолкнуть. Он нерешительно поднялся. — Могу я что-нибудь еще для вас сделать, Рима?

Эллери понял всю двусмысленность своего вопроса, стоя над ее неподвижной маленькой фигуркой. Уходя, он со вздохом подумал, что его райтсвиллские «триумфы» никогда не оставляли ничего, кроме ощущения горькой иронии.

По крайней мере, в этом было постоянство!

Вторник, 13 июня

— Но мы не можем ничего вытянуть из Шалански и Дейкина, — сказала Мальвина Прентис. — Если им вообще известно что-нибудь важное, в чем я сомневаюсь.

— Единственный человек, кроме вас, — добавил Фрэнсис О'Бэннон со своим тщательно отрепетированным гарвардским произношением, — который может рассказать нам всю историю, это Уиншип, но он вроде бы отказывается говорить даже со своим адвокатом.

— Почему он это сделал, Эллери, и как вы это разгадали? Вот что хочет знать «Архив», прежде чем на вас накинутся Ассошиэйтед Пресс, Юнион Пресс и все остальные, так что если вы рассчитываете ускользнуть на этом поезде…

Была вторая половина дня, когда «Придорожная таверна» напоминала судно, попавшее в штиль в пустом море. Гас уныло читал бюллетень состязания в бридже, и в салоне ощущался запах мыльной пены. Увернуться было невозможно. Эллери уже изложил Шалански историю трагедии Уиншипа, с юридическими формальностями было покончено, его присутствие не требовалось до начала суда, так что, казалось, он может ехать на юг первым поездом. Однако у Эллери оставалось ощущение незавершенного дела. Его пугало положение Римы. Куда ей идти? Как жить? У нее не было ничего — ни дома, ни денег, ни друзей. Эллери долго размышлял над этой проблемой. Наконец он вспомнил о Музее естественной истории в Слоукеме и докторе Джозайе Булле. Но, вернувшись из Слоукема, Эллери даже не смог связаться с Римой. Она заперлась в доме Додда, не желая никого видеть, и отказывалась подходить к телефону. Поэтому Эллери отправил записку на Алгонкин-авеню с Хоузи Даулингом, пожилым посыльным из телеграфной конторы в «Блумфилд-блоке», и стал готовиться к отъезду. Но он медлил, так как не хотел уезжать из Райтсвилла, не повидавшись с Римой, и даже мечтал о вторичном совместном посещении Итайоа. Задержка оказалась роковой. Розалинд Расселл и ее мужчина Пятница[83]поймали его на вокзале, и теперь, чтобы вырваться из их цепких лап, ему предстояло заплатить выкуп на манер Шахерезады и вернуться на станцию к сданному в камеру хранения чемодану и следующему поезду, отправляющемуся в 18.02.

— Что меня мучило от начала до конца, — со вздохом заговорил Эллери, — это скучная проблема мотива. Чем больше я ломал голову над происходящим, тем сильнее убеждался, что эти преступления не были делом рук маньяка-убийцы. Маньяк не пытается скрыть свои злодеяния — он обычно щеголяет ими, — а тут вообще было неясно, являются ли эти смерти убийствами; каждая из них могла быть естественной или случайной. И когда стало очевидным, что смерти происходят в заранее намеченной последовательности, я пришел к выводу, что событиями управляет вполне рациональный ум. Ибо обычный маньяк не убивает по точной и неизменной схеме.

Эллери без особого аппетита глотнул пива. Фрэнсис бешено строчил в своем блокноте.

— Я обдумал каждую возможную мотивировку. Ненависть. Месть. Ревность. Страх перед разоблачением. Устранение каких-либо препятствий. Самозащита. Защита кого-то другого или других. И против каждого мотива находил сильные возражения. Кроме одного — наживы.

— Наживы? — нахмурилась Мальвина. — Но…

— Знаю. Но вы не можете отрицать, мисс Прентис, что в этом деле, по крайней мере до определенного момента, постоянно фигурировали деньги или их очевидное отсутствие. Жажда наживы казалась разумной теорией. Но, разобрав ее по косточкам, я увидел, что она не имеет смысла. Мак-Кэби после смерти оставил большое состояние, которое перешло к Додду. Смерть Джона Спенсера Харта предоставила Додду широкое поле деятельности в «Райтсвиллском производстве красителей». Снова выигрывает Додд. Что касается Харта, то он умер не просто бедняком, но банкротом. Том Эндерсон умер, владея пятью тысячами долларов, данных ему Доддом, которые, по глупости Эндерсона, были присвоены Жакаром, но Жакар вскоре также погиб, а деньги Эндерсона были найдены Дейкином и, так как Рима не захотела их принять, вернулись к первоначальному дарителю. В третий раз Додд оказался в выигрыше. Но что он сделал? Завещал большую часть унаследованного состояния райтсвиллской больнице! Тупик. Холдерфилд? Умер разоренным. Джонатан Уолдо? От его смерти не выиграл никто: портновский бизнес и дом принадлежали его брату Дэвиду. Я пришел к озадачивающему выводу, что, хотя жажда наживы была единственным вероятным мотивом, в результате этих семи смертей никто ничего не приобрел.

Имелись и другие сложности, — продолжал Эллери, обращаясь к грязному потолку заведения Гаса Олсена. — Были ли все смерти естественными и случайными или же они последовали в результате преступлений? Являлись ли одни из них естественными, а другие криминальными? Если так, то какие? Ответить на это не представлялось возможным. Улики отсутствовали полностью. Если это преступления, то они были безупречными. И тогда мне повезло впервые за два месяца.

— Каким образом? — осведомилась Мальвина Прентис. Карандаш О'Бэннона выжидающе застыл.

— В ночь с субботы на воскресенье в номере конхейвенского отеля Дэвид Уолдо открыл мне факт, о котором я не знал. Близнецы Уолдо, являвшиеся свидетелями завещания Себастьяна Додда, действовали в этом качестве не однажды, а дважды — за три и за два дня до смерти Додда.