Книга Беатриса - Оноре де Бальзак

— Увы, какова бы ни была причина болезни Каллиста, он умирает, — возразила баронесса, — я узнаю тут все признаки истощения; эта ужасная болезнь не редкость на моей родине.

— Каллист умирает? — проговорил барон, вдруг открывая глаза; две крупные слезы, быть может, первые слезы в его жизни, медленно потекли по старческому лицу и, не скатившись на грудь, затерялись где-то среди бесчисленных морщин. Он поднялся с кресла, подошел к постели сына, взял Каллиста за руку и стал пристально смотреть на него.

— Что вы хотите, батюшка? — спросил Каллист.

— Хочу, чтобы ты жил, — воскликнул барон.

— Я не могу жить без Беатрисы, — ответил Каллист старику, и тот бессильно упал в кресло.

— Где же взять сто луидоров, чтобы пригласить парижских врачей? А то будет уже поздно, — произнесла баронесса.

— Сто луидоров! — воскликнула Зефирина. — Значит, сто луидоров его спасут?

Не дожидаясь ответа, старая девица быстро сунула руку в карман, расстегнула нижнюю юбку, которая упала с глухим стуком. Слепая так хорошо знала место, куда она зашила свои луидоры, что выпорола их из тайника со сказочной быстротой. Золотые монеты со звоном посыпались ей на колени. Старуха де Пеноэль следила за действиями подружки с каким-то глуповатым недоумением.

— На вас смотрят! — шепнула она на ухо Зефирине.

— Тридцать семь, — продолжала считать мадемуазель дю Геник, не отвечая.

— Все будут знать, сколько у вас денег!

— Сорок два...

— Луидоры совсем новые. Где вы их взяли, как это вы их различаете?

— На ощупь. Вот сто четыре луидора, — вскричала Зефирина. — Хватит или нет?

— Что это у вас происходит? — спросил, появляясь в дверях, кавалер дю Альга. Моряк растерялся, его смутил вид старой его приятельницы, на коленях которой лежала кучка золотых монет.

Мадемуазель де Пеноэль в двух словах объяснила кавалеру смысл происходящего.

— Я знал об этом, — промолвил он, — и пришел, чтобы передать Каллисту сто сорок луидоров, которые я для него приберег; ему, впрочем, об этом уже известно.

С этими словами кавалер вытащил из кармана два свертка и показал их всем присутствующим. При виде таких богатств Мариотта велела Гаслену запереть входные двери.

— Да, но золото не вернет ему здоровья, — сквозь слезы проговорила баронесса.

— Зато он поедет к своей возлюбленной, — возразил кавалер. — А ну-ка, Каллист, собирайтесь!

Юноша приподнялся на кровати и радостно вскричал:

— Едем, скорее!

— Он будет жить, — сказал барон, задыхаясь, — теперь я смогу умереть спокойно. Бегите за священником.

Эти слова вызвали общий переполох. Каллист, видя, как побледнел старый барон, сраженный жестокими переживаниями, залился слезами. Кюре, который знал приговор врачей, пошел к мадемуазель де Туш, ибо насколько он поносил раньше эту заблудшую душу, настолько сейчас открыто выказывал ей уважение и защищал ото всех нападок, как и подобает пастырю защищать возлюбленную свою овечку.

Когда по Геранде прошел слух о том, что старик барон отходит, в переулке собралась толпа: крестьяне, болотари, горожане преклоняли колени во дворе, пока кюре Гримон напутствовал умирающего. Весь город был в волнении — старик отец скончался на руках безнадежно больного сына. Для старых герандцев угасание древнего бретонского рода было их общим бедствием. Это прощание с умирающим поразило Каллиста. На минуту горе заставило его забыть о своей любви; упав на колени возле кресла, он наблюдал, как постепенно угасает жизнь в этом бретонском воине, как разливается по его чертам смертельная бледность, и горько плакал. Вокруг кресла, где умирал старик, собралась вся семья.

— Я умираю верным королю и религии. Воззри, господи, на дела мои и спаси жизнь Каллисту, — проговорил он.

— Я буду жить, батюшка, я во всем готов повиноваться вам, — ответил юноша.

— Если ты хочешь, чтобы кончина была мне сладкой, как сладостной была мне жизнь с моей Фанни, поклянись, что ты женишься.

— Обещаю вам это, батюшка.

Трогательно было видеть Каллиста, вернее, тень его, когда, поддерживаемый своим другом кавалером дю Альга, шел он за гробом отца во главе похоронной процессии. Вся церковь и маленькая площадь перед ней были забиты народом; за десять лье бретонцы сошлись отдать последний долг барону дю Генику.

Баронесса и Зефирина погрузились в глубокую скорбь, видя, что, вопреки всем их стараниям заставить Каллиста последовать воле отца, юноша не выходит из зловещего оцепенения. В первый же день, когда семейство надело траур, баронесса отвела сына в сад, усадила на скамью и начала его расспрашивать. Каллист отвечал на все вопросы матери нежно и покорно, но слова его дышали глубокой безнадежностью.

— Матушка, — промолвил он, — во мне не осталось жизни; пища, которую я ем, не насыщает меня более, воздух, который входит в мои легкие, не освежает мою грудь; солнце и то не греет меня, стены нашего дома кажутся мне окутанными туманом, — я уже не вижу на них милой твоему взору резьбы ваятелей даже в ясный день. Будь здесь Беатриса, все заблестело бы снова. Только одна-единственная вещь во всем свете еще имеет для меня цвет и форму — вот этот цветок и листочки, — добавил он, вынимая завядший букет, который дала ему маркиза и который он свято хранил на груди.

Баронесса не осмеливалась больше ни о чем расспрашивать сына: если его молчание выражало скорбь, то его ответы говорили, что он потерял разум. Вдруг Каллист задрожал: на перекрестке дороги он увидел мадемуазель де Туш, и она напомнила ему Беатрису. Итак, именно Камиллу Мопену обе дамы дю Геник были обязаны единственной светлой минутой среди их глубокой скорби.

— Ну, что же, Каллист, — сказала мадемуазель де Туш, подходя к скамье, — карета ждет, поедемте вместе искать Беатрису. Собирайтесь быстрее!

Бледное, худое лицо юноши, одетого в глубокий траур, порозовело, губы его тронула улыбка.

— Мы спасем его, — обратилась мадемуазель де Туш к баронессе, которая, плача от радости, пожимала ей руки.

Через неделю после смерти барона мадемуазель де Туш, баронесса дю Геник и Каллист выехали в Париж, поручив все дела старухе Зефирине.

Преданность Фелисите уготовила прекрасное будущее Каллисту. Дело в том, что Фелисите была связана родственными узами с семейством де Гранлье; герцогская ветвь рода де Гранлье должна была угаснуть, так как у супругов было пять дочерей, но ни одного наследника мужского пола. Фелисите написала письмо герцогине де Гранлье, в котором подробно изложила историю Каллиста, а также сообщила ей, что продает свой дом на улице Мон-Блан, — дельцы предлагали ей за это владение два с половиной миллиона франков. Ее поверенный купил взамен красивый особняк на улице Бурбон, заплатив за него семьсот тысяч. Миллион франков из суммы, оставшейся после продажи дома, Фелисите истратила на выкуп земель дю Геников и решила все свое состояние передать девице Сабине де Гранлье. Фелисите знала планы герцога и герцогини: они прочили младшую дочь за виконта де Гранлье, который должен был унаследовать их титул; знала она также, что вторая дочь, Клотильда-Фредерика, решила остаться девушкой, но не поступила в монастырь, как старшая ее сестра, и что, таким образом, на выданье оставалась только предпоследняя дочь, прелестная двадцатилетняя Сабина, которая, как надеялась Камилл Мопен, сумеет исцелить Каллиста от его страсти к г-же де Рошфид.