Книга Укрощение герцога - Элоиза Джеймс

– Он всегда держал его при себе, – ответила она печально. – Позже я прокляла его, оттого что он обманул наши ожидания.

– Ну, – сказал Рейф, – в день, когда он тебя встретил, он, несомненно, был с ним, Имоджин. Возможно, эта несчастная лошадка тогда и растратила все свое волшебство.

Она улыбнулась ему, и вдруг оказалось, что не может перестать улыбаться, а пальцы ее обхватили маленькую лошадку, и фигурка скользнула в карман ее амазонки.

Вскоре Рейф снова держал ее за руку, что было в высшей степени неподобающе, и они прошествовали через комнату леди Клэрис и очень быстро разделались с ее драгоценностями, разделив их на кучки и предложив миссис Хилтон отослать их родственникам покойной хозяйки.

Потом они не спеша поехали домой. Вдруг Рейф спрыгнул с лошади и схватил ее маленькую шляпку, зацепившуюся за длинный розовый шип и так там и висевшую. А потом он набрал букет борщевика для Джози, потому что цветки цикория уже и в самом деле закрылись.

Имоджин спустилась на землю, чтобы лучше рассмотреть цветы. То, что Рейф называл борщевиком, в Шотландии именовали желтой коровьей петрушкой. Конечно, это было более красивое название, и оно лучше давало представление о виде растения.

Они пошли дальше по полю, утопая в траве, задевая солнечные диски одуванчиков и желтые сережки ив, которые ветер сдул с деревьев как раз на полоске, отделявшей земли Мейтленда от владений Рейфа. Солнце было теплым, а полдень усыпляющим, и в поле не было слышно ни звука, кроме теньканья черных дроздов, перекликавшихся с деревьев.

Имоджин обернулась и увидела Рейфа, бросившегося на траву и теперь лежавшего на огромной охапке грубоватых желтых цветов, раскинув руки и ноги, будто он был не герцогом и никогда не слышал слова «джентльмен». Он жевал длинную травинку, как какой-нибудь сельскохозяйственный рабочий, отдыхающий после целого дня, проведенного с мотыгой в руках.

Он поднял на нее глаза и улыбнулся, щурясь от солнца, потом протянул руку. Прежде чем Имоджин поняла, что случилось, она оказалась лежащей рядом с ним, ощущая лопатками жар нагретой солнцем земли, а в руке ее пульсировала кровь. Она смотрела на небо, пытаясь не думать о его длинных пальцах, сжимавших ее руку.

Высоко в небе плыли крошечные облачка, казавшиеся бледными и эфемерными, как пух чертополоха, летавший во дворе Мейтленда. Прежде чем она осознала, что случилось, из глаз ее полились слезы, которые ей удалось сдержать в спальне Дрейвена.

Она зажмурила глаза от солнца, и в этот момент Рейф потянул ее за плечо. Слез в ее глазах было немного. Пролилось всего несколько слезинок, дань прощания с Дрейвеном, с его вышитыми жилетами, которые он так любил, с его любящей, но вспыльчивой мамой, со всем обожанием, которое она принесла ему как свадебный дар и в знак того, что с этим браком для нее должна была начаться новая жизнь, чего он и не заметил.

Рейф не сказал ни слова, просто обнял ее и укрыл в тепле своего плеча. Когда она села, он протянул ей большой белый платок, несколько поношенный, как и все, чем владел Рейф. И она улыбнулась.

– Дрейвен никогда бы не примирился с такими старыми вещами, – сказала она.

– Я не зижу в нем дыр, – сказал Рейф с ленивой усмешкой, прозвучавшей в его голосе.

– Когда мы бежали, он взял с собой четыре жилета. Но так как он, естественно, не взял с собой лакея…

– Значит, когда люди бегут тайком от родных, чтобы вступить в брак, они не берут с собой слуг? Хорошее правило. Следует его помнить.

Она ударила его по подбородку желтой маргариткой.

– Тебе оно не пригодится. Но, по правде говоря, если ты и решишься бежать, то, уж конечно, не станешь брать с собой лакея.

– Тревик испустил бы дух от потрясения, если бы я пригласил его сопровождать меня куда-нибудь, – сказал Рейф с удовольствием человека, много лет не обращавшего внимания на своего камердинера.

Сейчас его глаза были полуприкрыты веками, как это обычно бывало в то время, когда он пил. В животе у Имоджин было горячо и возникло какое-то странное ощущение.

Поэтому она сказала непринужденно:

– Дрейвен взял с собой четыре жилета, но забыл захватить достаточно рубашек, чтобы менять их по вечерам. Через несколько дней его это стало сильно раздражать.

– Мне следует это взять на заметку: когда похищаешь девушку без благословения, надо захватить с собой достаточное количество рубашек. И сколько же? Чтобы их можно было менять трижды в день?

– Одну для верховой езды, вторую для обеда. – Она снова пощекотала его подбородок маргариткой. – А третью для вечера.

– Как ты думаешь, ты когда-нибудь перестанешь оплакивать Дрейвена? – спросил Рейф, не глядя на нее.

– Да, – сказала она, чувствуя, как сердце ее болезненно сжалось при звуке ее собственного голоса. – Потому что, видишь ли, теперь я плачу о том, что наш брак не стал тем, чем мог бы быть.

– И чем же он не стал?

– Это был мой брак, – сказала Имоджин, роняя маргаритку и обхватывая колени руками. – Он был целиком на моей совести.

Наступило молчание.

– Ты понимаешь, что я имею в виду? – спросила Имоджин.

– Часто я не могу постичь, на что сетуют женщины, когда жалуются на неудачный брак, – сказал Рейф. – Например, я никогда не понимал мать, хотя существование Гейба прибавляет моего сочувствия к ней.

– Дрейвен и я поженились только потому, что я любила его, – сказала Имоджин. – А это унизительно.

– Жизнь ухитряется постоянно унижать нас, – заметил Рейф. – Страсть к виски предоставила мне возможность испытать это.

Имоджин ответила на это слабой улыбкой.

– Когда я в мыслях возвращаюсь к прошлому, не могу ничего вспомнить из своих взаимоотношений с Дрейвеном, кроме своего чувства к нему. На самом деле он не хотел на мне жениться. Мы никогда не говорили ни о чем серьезном. – Она сглотнула. – И не думаю, что наши интимные отношения доставляли удовольствие хоть одному из нас.

Он потянулся к ней и молча взял ее за руку, и так они сидели некоторое время.

Стрекоза с синими крылышками парила над цветами. Подбородок Рейфа, как и его скулы, был четко очерчен. Тень пробивающейся бороды придавала ему бесшабашный и плутоватый вид… как если бы он пил.

Но он не пил. Она считала это его моральным разложением в те времена, когда видела, как он опустошает стакан за стаканом, но теперь все это выглядело совсем иначе.

– Твой брат всегда чисто выбрит, – сказала она внезапно.

– Если борода у него растет так же быстро, как у меня, то, должно быть, ему приходится днем возвращаться к себе в комнату, чтобы побриться.

– А ты этого не делаешь?

– Иногда перед ужином. Но это утомительно – позволять кому-то проводить по твоему подбородку острым куском стали.