Книга Иствикские ведьмы - Джон Апдайк

Джейн продолжала:

– Мне рассказал Боб Осгуд.

Боб Осгуд был президентом центрального отделения «Олд Стоун Банка»: коренастый, того же типа, что Реймонд Нефф, но без учительской мягкости и той манеры запугивать до испарины, которую приобретают учителя; солидный и уверенный в себе, скорее оттого, что имеет дело с деньгами. Он был совершенно, красиво лыс, со свежеотчеканенным блеском головы и обнаженной розоватостью ушей, век и ноздрей и даже тонких, быстрых пальцев, как будто он только что вышел из парной.

– Ты видишься с Бобом Осгудом?

Джейн помолчала, демонстрируя отвращение к прямому вопросу и незнание, как ответить.

– Его дочь Дебора занимается со мной вечером во вторник, и он приезжает за ней, один-два раза оставался, чтобы выпить пива. Знаешь, какая зануда Харриет Осгуд; бедный Боб, она его просто достает!

«Доставать» – одно из выражений, которые ввела в моду молодежь, в устах Джейн звучало немного фальшиво и резко. Но Джейн и была грубой, как, впрочем, все в Массачусетсе. Пуританизм в свое время обломал зубы на этой грубоватости обитателей Массачусетса, но за счет мягкосердечных индейцев разбросал свои колокольни и понастроил каменные стены своих цитаделей по всему Коннектикуту, оставив Род-Айленд квакерам, иудеям, поборникам свободной морали и женщинам.

– Что у тебя произошло с этими глупыми Неффами? – нетерпеливо спросила Александра.

Джейн резко рассмеялась, как будто откашлялась в трубку.

– Он прямо не в себе все эти дни. Грета дошла до того, что говорит всем и каждому в городе, кто только готов ее выслушать, и, фактически, так и сказала парню-кассиру из супермаркета, чтобы они приходили и вытрахали ее.

Узелок был завязан, но кто его завязал? Совместно произведенное колдовство вдруг становится неуправляемым, выходит из-под контроля тех, кто его вызвал, в своей обретенной свободе путает жертву и мучителя.

– Бедная Грета, – услышала Александра собственное бормотание. Маленькие дьяволята терзали ее желудок, она почувствовала беспокойство, захотела вернуться к своим малышкам и потом, как только она устроит их в шведской печи для обжига, сгрести с лужайки нападавшие за зиму ветки и, взяв грабли, энергично приняться за сухую траву.

Но Джейн сама принялась за нее.

– Не говори мне этой сочувственной материнской чепухи, – сказала она, как ударила. – Что нам делать с переездом Дженнифер?

– Но, милая, что мы можем сделать? Если покажем, как нас это задело, все над нами только посмеются. Впрочем, город, так или иначе, позабавит эта история. Джо пересказывает мне, о чем шепчутся люди. Джина открыто называет нас ведьмами и боится, что мы превратим ребенка в ее животике в поросенка, уродца или кого-нибудь еще.

– Ну и что дальше? – спросила Джейн Смарт.

Александра прочла ее мысли.

– Можно попробовать что-то вроде заклинания. Но что это меняет? Ты говоришь, Дженни там. Она под его защитой.

– О, это уже кое-что меняет, поверь мне, – протянула Джейн, и фраза слетела с ее дрогнувших губ, как стрела с тетивы.

– А Сьюки что думает?

– Сьюки думает так же, как я. Это оскорбление. Нас предали. Мы пригрели змею на своей груди, моя дорогая. И, надо сказать, настоящую гадюку.

Весь этот разговор вызвал в Александре тоску по тем ночам (которые на самом деле случались все реже, по мере того как тянулась зима), когда все они, обнаженные, погруженные в воду и вялые от марихуаны и калифорнийского шабли, в стереофонической темноте слушали множество голосов Тайни Тима, издающего трели, и орущего, и массирующего их внутренности; стереофонические вибрации приносили облегчение их сердцам, легким и кишечнику, их скользким телам, помещенным внутри того пурпурного пространства, для которого слабо освещенная комната с асимметричными подушками была чем-то вроде усилителя.

– Думаю, все будет как всегда или почти так же, – уверяла она Джейн. – Он любит нас, несмотря ни на что. И Дженни не делает для него и половины того, что делаем для него мы; это намона любила угождать. Но это не значит, что они будут делить все с нами на четыре части или что-то вроде того.

– Ох, Лекса, – вздохнула Джейн с нежностью и грустью. – Ты действительно сама невинность.

Положив трубку, Александра вовсе не почувствовала себя успокоенной. Надежда, что пришелец из тьмы в конце концов потребует ее, съежившуюся в углу своего воображения, постепенно угасала. Может ли так случиться, что ее царственное терпение не заслужило никакой другой награды, чем быть использованным и выброшенным? В тот октябрьский день, когда он подвез ее к входу в дом, как к общему владению, и когда она должна была выбираться вброд во время прилива, как будто сами стихии просили ее остаться, – могли ли столь драгоценные предзнаменования быть напрасными? Как коротка жизнь, как быстро ее знамения исчерпывают свои значения. Она погладила себя под левой грудью и, кажется, обнаружила там небольшую опухоль. Обеспокоенная, испуганная, она повстречалась с блестящими, как бусинки, глазами серой белки, которая забралась в кормушку, чтобы покопаться среди шелухи семян подсолнечника, – это был плотный маленький джентльмен в сером костюме и белой рубашке, пришедший пообедать. Его крошечные серые ручки, сухие, как птичьи лапки, дернулись и задержались на полпути к груди, наткнувшись на ее понимающий пристальный взгляд, в котором таилась угроза; его быстрые блестящие глаза были посажены по бокам овальной головы так, что казались выпуклыми темными башенками. Инстинкт самосохранения внутри крошечного черепа побуждал бежать, спасаться, но неожиданная сосредоточенность Александры заморозила эту искру жизни даже через стекло. Маленькая слабая душа, запрограммированная на еду, бегство и сезонное спаривание, встретилась с большей. «Morte, morte, morte», – произнесла Александра про себя твердо, и белка упала, как мгновенно опустошенный мешочек. Последние судороги ее конечностей сбили шелуху от семечек с края пластикового лотка кормушки, и роскошный седой султан хвоста дергался туда-сюда еще несколько секунд; потом животное успокоилось, вес трупика раскачал кормушку под конической пластиковой зеленой крышей на проволоке, натянутой между двумя ветвями дерева. Программа была аннулирована.

Александра не чувствовала раскаяния, скорее упивалась восхитительным ощущением силы, угнетало только то, что сейчас нужно будет надеть высокие сапоги, выйти наружу и собственной рукой поднять кишащую паразитами тушку за хвост, пойти на край двора и кинуть ее в кусты через каменную стену, туда, где начиналось болото. В жизни было так много грязи, так много крошек от ластика, просыпанных кофейных зерен и мертвых ос, попавших в западню оконных рам, что все это постоянно требовало чьего-то времени – во всяком случае, этим должна была заниматься женщина – нужно было постоянно убирать мусор. Грязь, как сказала ее мать, это просто вещество не на своем месте.

Утешило то, что вечером, когда дети крутились вокруг Александры, требуя, в зависимости от возраста, то машины, то помощи в домашних заданиях или чтобы их уложили спать, ей позвонил Ван Хорн, что было довольно необычно после того, как его шабаши, обычно протекавшие будто бы спонтанно, прекратились. Он не удостаивал их личного приглашения, но они находили друг друга там, не совсем понимая, как они туда попали, словно их машины – цвета тыквы «субару» Александры, серый «Корвет» Сьюки, болотно-зеленый «Вэлиант» Джейн – привозили их, увлеченных потоком психических сил.