Книга Мое чужое лицо - Ника Муратова

— Ты все продумала, да? — наконец тихо произнесла Анна. — Ты считаешь, тебе так будет легче?

— Несомненно. Это окончательное решение.

— А если все-таки в один прекрасный день по каким-либо причинам ты решишь вернуть себе собственное имя, что ты будешь делать? Ведь всем этим ты отрезаешь себе все пути назад? Ты понимаешь это? Ты добровольно навсегда отказываешься от самой себя, Альбина!

Анна чувствовала себя так, как чувствует себя человек, бывший так близко к победе, но в итоге проигравший. Она до последнего надеялась, что Альбина решиться вернуть свое имя, до последнего верила в силу своей терапии, своего убеждения, но главное — верила в её силу воли, в её стремление победить свои страхи. Все оказалось напрасным. Из суицидального состояния она её вытащила (да и то — она или тот странный сон во время отравления?), но большего она так и не добилась. Полный провал.

— Ты права, Аня. Можешь считать меня слабачкой и тряпкой. Но я не могу заставить себя окунуться в возможное море боли, унижений и разочарований, которые ожидает меня, как Дормич. И я ненавижу жалость, а её будет много, слишком много. Я только-только приспособилась жить с тем, что имею. Я не хочу никаких новых мясорубок. Да и потом…— она задумалась, подбирая слова. — Честно говоря, у меня давно уже пропало желание доказывать что-то, свою правоту, состоятельность, силу воли. Мне это просто уже не нужно. Не чувствую необходимости, понимаете? Я вполне довольна тем, что имею, мне это трудно далось, но в итоге я смирилась. Нет ни глобальных целей, ни далеко идущих планов и желаний. И даже мое прошлое… Оно мне становится безразлично. Как будто это совершенно другой человек, с которым меня уже ничего не связывает. Вам, наверное, кажется, что я совершенно теряю свое «я»? Что превращаюсь в ту самую серую мышку, которую так ненавидела изначально? Да? — она улыбнулась выражению лиц своих слушателей. — Может, вы и правы, но… Это меня устраивает, понимаете? Я не хочу ничего менять.

Булевский и Анна слушали, совершенно завороженные ходом её мыслей. Это была уже не та потерянная во времени и пространстве Альбина, это была новая личность, со своим, вполне четко определившимся, местом в жизни и взглядами на судьбу.

— Ну, вот что, Альбина. — Булевский встал из-за стола и открыл свой сейф. — Это твое решение и я его уважаю.

— —Это потому, что у вас появился новый подопытный кролик? — блеснули улыбкой глаза Альбины.

— Вот ведь язва. — улыбнулся профессор. — Вот это — тебе. — Он протянул ей пухлую папку с историей болезни и видеокассету. — Здесь — вся твоя история от ожога до преображения, записи, фотографии, съемки. Делай с этим, что хочешь. Но я бы не советовал уничтожать.

— Почему?

— Потому что в случае, если вдруг понадобиться доказать, кто ты есть на самом деле, это будет тем самым неопровержимым доказательством.

— Не думаю, что когда-нибудь воспользуюсь этим. — нахмурилась Альбина.

— Прошу тебя, спрячь это, закрой на замок в сейф, что угодно, только не уничтожай! — взмолилась Анна. — Поверь мне, жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, что может пригодиться все!

Дормич вздохнула. Как бы не сомневалась она в этом, но, пожалуй, стоит прислушаться к совету. Хотя бы на тот случай, если вдруг кто-либо захочет обвинить её в фальсификации личности Лаврентьевой, а желающие могут всегда найтись. Особенно, когда узнают о завещании.

— Хорошо. Спрячу в банковский сейф, никто не найдет. Так как сделаем — завтра я с утра приду на маскарад. И нотариуса предупрежу.

— Нет, лучше сегодня вечером, когда в отделении будет мало народу. Для тебя будет выделена отдельная палата с доступом по моему особу разрешению . А завтра утром я позвоню твоим родителям и скажу, что ты хочешь их видеть. Кстати, а зачем тебе их присутствие на составлении завещания и доверенности на Лаврентьеву?

— Затем, что, зная своих предков, особенно маменьку, я боюсь опротестования моего решения. А так я заставлю и их расписаться в качестве свидетелей.

Анна с профессором переглянулись. Учитывая, что родные Дормич особо и не беспокоились по поводу её здоровья и не стремились её увидеть, Альбину можно было понять.

— Так когда вечером увидимся?

— Приходи часов в девять, я буду тебя ждать. Анна мне поможет. Незачем дополнительных людей вовлекать.

Булевский проводил свою пациентку, думая о том, что судьба все-таки благосклонна в Альбине. Да и к нему самому тоже. Сколько он переживал из-за того, что не смог опубликовать случай с Дормич. И вот ведь совсем скоро он уже смог совершить вторую пересадку. Пожалуй, еще более важную для него лично, чем в первый раз.

Вторая попытка пересадить лицо. Да, он сделал это. Но что это была за пересадка! Никто не знал истинной подоплеки проделанной операции. Никто, кроме двух человек.

Это случилось через два года после того, как они виделись с Сабиной в последний раз. Виделись мельком, на семинаре молодых ученых, где Булевский представлял обзор последних достижений. Сабина подошла поздороваться, переваливаясь, как гусыня, маленькая, аккуратная очаровательная беременная женщина, чуть располневшая, но ничуть не подурневшая. Булевский лишь сухо кивнул и отвернулся к другой собеседнице. Сабина грустно улыбнулась и отступила, продолжая заворожено внимать каждому его слову. После этого она исчезла, а он и не интересовался ее судьбой. Слишком много интересных дел было в жизни помимо красивых женщин с их причудливым мышлением.

Пациент Алик Ламиев попал к ним ранним утром с ожогами семидесяти процентов поверхности тела. В тот день к ним привезли еще несколько пациентов — жертв пожара в жилом доме. Пожарные приехали довольно быстро и пламя не распространилось на все здание, поэтому пострадали только те жильцы, которые жили в радиусе квартиры заснувшего алкаша — погибшего виновника пожара. И если остальные пострадавшие отделались довольно легко, то Алик, живший как раз через стенку от погибшего, пострадал больше всех. Сказали, что его семье повезло — жена и ребенок в тот день уехали к бабушке и избежали пожара. Алик находился в тяжелом состоянии и спасти его можно было только в случае быстрой и объемной пересадки кожи. Пересадку такого количества кожи невозможно было осуществить в один прием, требовались многие этапы, шаг за шагом, в надежде на выживаемость организма пациента. Собрав все анализы, Булевский созвал консилиум, где подробно рассказывал, какие мучительные этапы предстоят впереди, как нелегко придется пациенту Ламиеву, и насколько ничтожны шансы на его полное выздоровление, особенно учитывая повреждения его лица.

— Но ведь он будет жить?

Голос раздался где-то позади всей группы врачей, тихий, глубокий, с такими знакомыми бархатными интонациями. Булевский медленно повернулся в сторону голоса, зная наперед, кого он увидит. Сабина. Похудевшая, с темными кругами под глазами, обострившимися чертами лица, твердой надеждой во взгляде. Глаза сухие, блестят нездоровым блеском, словно под действием наркотиков.